Дочь короля. Вонда Макинтайр

я видел вашу русалку, синьорина Мария!

      – И что же? Она очень страшная?

      – Нет, она красивая и поет, как будто рассказывает чудесные истории.

      – Это вам сейчас придется пропеть историю, молодой человек, – перебил его синьор Скарлатти. – А если сыграешь скверно, что скажет наш покровитель? Вице-король вышлет нас из Неаполя. – Он склонился к самому уху Мари-Жозеф. – Но тогда я смог бы остаться во Франции и боготворить вас, пока вы не вознаградите меня за преданность.

      – Ваша игра придется по вкусу королю, – сказала Мари-Жозеф Доменико, а затем обратилась к синьору Скарлатти: – И его величество вознаградит вас куда более щедро, чем это под силу мне.

      – Я бы отдал все его богатства и титулы за один-единственный поцелуй, – не уступал синьор Скарлатти.

      Его домогательства уже нельзя было принять за дружеские шутки; Мари-Жозеф напомнила себе, что он, может быть, богат и знаменит, но она – девица благородного происхождения.

      – Синьор, – сурово произнесла она, – мы вернемся к этому разговору, когда вы обретете его богатства и его титулы.

      Синьор Скарлатти в отчаянии прижал руки к груди.

      – Сдаюсь! – признал он. – Вы меня победили. Можете забрать мое сердце и повесить у себя на стене в качестве трофея.

      – Я предпочла бы не лишать вас его, синьор Скарлатти. Лучше всецело отдайте его музыке.

      – Я-то готов, а вот готов ли Доменико… Он разочаровывает меня, он разочаровывает месье Гупийе, но больше ни одна живая душа не заметит, если он сыграет неправильно. Месье Галлан восхищался нашей игрой на репетиции. А мое самое заветное желание – угодить вам.

      – Угождать вы должны не мне, а его величеству, – поправила Скарлатти Мари-Жозеф.

      – И его величеству, – согласился синьор Скарлатти.

      Мари-Жозеф поцеловала Доменико в щеку.

      – Нет на свете того, кому может не понравиться ваша игра, – сказала она мальчику и поспешила обратно в Салон Венеры, в царство благодатного тепла и рассеянного света.

      В алькове, полускрытая занавесями и апельсиновыми деревцами, мадам Люцифер устроилась, как в гнездышке, с мадемуазель д’Арманьяк.

      «Не забывай, ты всегда, даже мысленно, должна называть ее не „мадам Люцифер“, а „герцогиня Шартрская“, – одернула себя Мари-Жозеф. – Мари-Жозеф де ла Круа не вправе именовать члена королевской семьи прозвищем, да еще таким злобным». Разумеется, если бы оно вырвалось из уст Мари-Жозеф, мадам бы это позабавило, но публично ей пришлось бы притвориться оскорбленной.

      Из-за занавесей приплыло облачко табачного дыма. Мадам де Шартр с наслаждением затянулась тоненькой сигарой, а потом передала ее мадемуазель д’Арманьяк; та поглубже вдохнула дым и сладострастно выдохнула. Мари-Жозеф захотелось присоединиться к ним, но у нее не хватало смелости.

      – А вот и маленькая монашка, – процедила мадам Люцифер.

      – Вы совершенно правы, мадам де Шартр.

      Мари-Жозеф застенчиво улыбнулась, надеясь, что они предложат ей сигару.

      – Полагаете, что она идет исповедаться? – спросила мадемуазель д’Арманьяк.

      Дым