Судьба на роду начертана. Владимир Волкович

«Стой, кто идет, стреляю». Отвечаю: «Свои, разведчик я, веду языка, только стоять не могу, ранен». И упал, больше не помню ничего. – Лука судорожно вздохнул, воспоминания взволновали его. Он смог продолжить только через несколько минут, на этот раз Борис не торопил его, понимая, как тяжело дается этот рассказ. – Очнулся в медсанбате соседней дивизии, в ее расположение вышел. Рассказал все, как было, только про напарника соврал, заявил, что убило его. Стыдно мне стало за человека такого. Наградили меня. Месяца полтора провалялся в госпитале в тылу, подлечился и в свою часть попросился. Нашу роту разведки сильно потрепали, из стариков почти никого не осталось. Мне пополнение дали обучать, командир сказал, что пришлет мне помощника боевого. Ну как-то раз вызывают меня в землянку штабную. Вижу там кроме командира полка еще кто-то, свет от коптилки тусклый, не узнал поначалу. Комполка и говорит: вот тебе помощник обещанный, познакомься. Я подхожу ближе и узнаю того напарника бывшего. И он меня узнал, не ожидал увидеть живым. Видно, у меня лицо до такой степени изменилось, что он в ужасе попятился к выходу и выскочил наружу, я за ним. Он бежит к леску неподалеку, и я за ним. Сзади слышу крики: «Стой, что случилось». В леску его и догнал, кровь в голову ударила, себя не помнил, горло его сдавил и задушил вот этими руками. Пока люди подбежали, он уж не дышал. Меня долго таскали, допрашивали, обвиняли в том, что я и сам шпион завербованный, а этого мне приказали убрать, чтобы он показаний не дал. И судили за самосуд.

      Лука надолго замолчал, молчал и Борис. Его до глубины сердца поразила схожесть судьбы этого парня с его собственной.

      – Значит, нам суждено держаться вместе, – наконец смог произнести он.

      В бараке было натоплено, около печки притулился новенький. Борис внимательно его рассматривал: лет под сорок, с редкими седыми волосами, круглые стекла очков на тонком, длинном носу придавали какое-то печально – беззащитное выражение всему его лицу.

      Понимая, что такому человеку придется здесь несладко, Борис подошел к нему и протянул руку:

      – Борис.

      – А меня Лазарем Моисеевичем зовут, – вскочил на ноги новенький, – Лифшиц – моя фамилия Лифшиц.

      – О, каких лазарей нам начальничек подсылает, – раздался за спиной Бориса хрипловато-издевательский голос «подсадного». Так называли того, кто по научению старших организовывал конфликты между группами заключенных, заканчивающиеся иногда убийствами.

      – Так что ты нам пропоешь, Лазарь?

      Подсадной криво улыбался, за что и получил кличку «Кривой».

      – Я, понимаете ли, не пою, у меня нет голоса. Я – ученый.

      – А ноги у тебя есть, ученый, может, тогда спляшешь нам?

      – Не приставай к человеку, видишь, он еще не знает местных порядков.

      Борис прекрасно понимал, что назревает конфликт, уголовные давно искали повод, чтобы захватить единоличную власть в бараке.

      – А тебя, капитан, не спрашивают, что ты всегда лезешь не в свое дело.

      – Это ты, Кривой,