Судьба на роду начертана. Владимир Волкович

должна была уже ходить в школу.

      Иногда письма возвращались с пометкой «Адресат не проживает», но чаще пропадали безвозвратно. Лазарь Моисеевич подсказал Борису, что надо написать в паспортный стол и в отдел прописки. Борис написал, но ответа не получил, видимо, людям там было не до писем из мест заключения. Однако Борис постоянно уходил вечером в каптерку, где никто не мешал ему, даже начальство разрешало, и писал, как будто разговаривал с Алей.

      Мягкая улыбка играла на его лице, образ жены будил воспоминания, он представлял ее тело, такое упругое и желанное, ощущал ее ласки, слышал нежные слова, тревожное томление охватывало его, и тянущее, сладостное напряжение внизу живота рождалось помимо воли.

      Ночь уже давно накрыла своим крылом серые бараки за колючей проволокой, сторожевые вышки по углам лагеря, бревенчатые здания администрации. После отбоя движение прекращалось, все обитатели лагеря должны были отдыхать.

      Неожиданно дверь распахнулась, и вместе с клубами морозного воздуха в помещение ворвался запыхавшийся Лазарь Моисеевич:

      – Боря, Луку убивают. Уголовные.

      Борис вскочил, сразу забыв и о письме, и об Але. Он хорошо знал, что может происходить в бараке в это время.

      – Беги к дежурному, – бросил он на ходу Лазарю, застегивая ватник, – я – в барак.

      Дверь не поддавалась, по-видимому, была приперта изнутри. Борис надавил раз-другой, потом разбежался и ударил ногой. Дверь отлетела, он ворвался внутрь и остановился. Перед ним там, где была кровать Луки, копошилась куча людей. Борис сразу оценил обстановку: скорей всего напали, когда Лука уже заснул, воспользовавшись тем, что Бориса нет в бараке. Могли сразу же воткнуть заточку, чтобы отключить сознание. Если сейчас ввязаться, со всеми не справиться. И тогда он сделал единственное, что можно было предпринять в этой ситуации, чтобы выиграть время. Сдержанный гул голосов перекрыл его могучий, командный окрик:

      – Прекратить!

      И чтобы было более доходчиво, он подобрался, словно пружина и, выдернув из кучи одного, коротким сильным ударом свернул ему челюсть. Тот рухнул на пол. Боковым зрением заметил Кривого, который, как обычно, в нападении не участвовал, а стоял на стреме. Но сейчас, видя, что Борис один, бросился к нему, в руке его что-то сверкнуло. Всего два шага отделяло их, Кривой взмахнул заточкой, но Борис неожиданно присел. Секунды замешательства бандита Борису хватило. Он рванул на себя руку Кривого и резко ударил, переламывая ее. Кривой дико заорал от боли, заточка выпала. Борис подхватил обмякшее тело и ударил его спиной о деревянный угол нар. Потом швырнул, как мешок, на пол к ногам уже поднявшимся от Луки уголовникам.

      На миг наступила тишина, прервавшаяся топотом сапог. В барак ворвались охранники.

      – Ну как он?

      Борис остановил лагерного врача.

      – Пока плохо, он без сознания.

      – А что там?

      – Четырнадцать проникающих ранений. Другой бы на его месте давно в ящик сыграл.

      – Он выживет, выживет…

      Борис схватил за рукав врача.

      – Дай Бог, надо бы