Пути новейшей русской прозы. Учебное пособие. А. В. Татаринов

главное – встреча героя, который опять хочет захотеть, с девицей, которой предстоит определиться по отношению к желанию партийного мачо. Настя-Блондушка, Машунчик, Вера-Стерва, Саша, Юля, Маленькая – каждая входит в текст в индивидуальности тела и характера, в разнообразии эротического опыта, но под конец «Верности и ревности» начинает рябить в глазах от повторяемости сцены раздевания. Чем интенсивнее раздевает автор своих героинь, тем больше обнаруживает читатель, что в открывшейся обнаженности нагло смеется нечто чужое, что никогда не станет герою родным, незаменимым. Никакой верности, ее нет в природе данного произведения. Ревность есть, но кого она сильно тронет, раз верность не предусмотрена законами текста? Человеком здесь играет не любовь, а отношения – степень их обязательности обусловлена формой случайной встречи и естественной заменяемостью объекта. Как бы ни пахла одна, по-своему приятно будет пахнуть и другая.

      Герой готов хвастаться неудачами, прежде всего ему интересно раздевать самого себя, сообщать о поражениях или частичных победах. Не радует страсть молодых к каталогизации собственного опыта. Рано ведь подводить итоги! Ни один из сюжетов не вырастает в отдельную историю, которая шарахнула бы по сознанию, и про любовь снова стало бы необходимым чтением. Когда так много баб вертится, точнее, герой крутится вокруг них, факультативность повествования нарастает. Недоделанное, недовоплощенное в жизни превращается в буквы, но и там недостраивается, поглощается самодовольным телом. Впрочем, иногда оно скулит о недополученной ласке. Воистину вагина не имеет лица, что текст Черного и доказывает. Поэзия гениталий не способствует рождению личности.

      Эротический монотеизм молодости управляет подобным письмом, создает эффект серийной поэтики: главы могут появляться до тех пор, пока сохраняется жизнь. Дмитрий Черный говорит о «текстотерапии» – о том, что надо «вынести все наружу». Два акта – любовный и писательский (как некогда в размышлениях Джона Барта) – объединяются по принципу обладания реальностью. «Покуда я настукиваю все это на клаве, ты занимаешься куда более радикальным реализмом», – искреннее признание героя, подозревающего, что бывшая возлюбленная снова отдается кому-то, как ныне воспоминание о радикальном реализме отдается писателю, становится подвластным в творческом акте, воспроизводящем акт любовный. «В нижней глубине твоей» рождается сей дискурс.

      Ничего страшного. Мурлыканье в сюжете полового акта тоже может стать поэмой. И все же текстотерапия – нечто большее, никто ведь не отменял феномен катарсиса, регулирующего процесс очищения и возрождения читательской души при освоении произведения. В новом романе «В Сырах» Эдуард Лимонов пишет о своих пассиях – молодых и страстных, как у Черного. Но этот материал спасается в тщательно воссозданном архетипе Фауста, которым мэтр нонконформизма причесывает страницы автобиографии, освящает их неорелигиозным смыслом.

      Текстотерапия