Но случается чудо. Екатерина Златорунская

засмеялась.

      – Ну во все кабинки швабры рассовала. А очередь же. А она моет не спеша. Мне кажется, я больше уже не выйду замуж.

      – Почему?

      – Мне уже двадцать семь и вообще…

      – Глупости, выйдешь. Увижу потом у тебя в инстаграме: некогда девица Анастасия Федорова, а ныне примерная жена и многодетная мать.

      – Я не Федорова, я не поменяла твою фамилию. Я еще Королёва.

      – А почему ты не поменяла?

      – Тебе что, неприятно?

      – Да нет, просто если бы у нас были дети, то тогда понятно, они – Королёвы, и ты с ними – мадам Королёва.

      – И ты так спокойно говоришь: были бы дети и мы развелись? И тебе было бы все равно, что они живут со мной.

      – Нет, не все равно. Ну ладно, я бы был Бондарчук, тогда понятно, кто же от такой фамилии откажется.

      – От Бондарчука я бы так просто не ушла.

      – От Бондарчука и я бы не ушел.

      Она становилась все мрачнее и мрачнее. Он смотрел с какой-то неприятной для нее жалостью на ее руки, лицо:

      – Давай тебе булку маслом намажу. Исхудала совсем. Наверное, ничего не ешь.

      – Я теперь вегетарианка.

      – Зачем это?

      – Полезно для тела и духа… Максим, у меня, наверное, не будет детей. У меня поликистоз яичника и вообще столько всего.

      – Настя, может быть, мне не нужно знать о тебе все так подробно. Я же тебе не подружка и не друг.

      – Я и не прошу.

      Несколько минут они пили чай молча. Она не выдержала первая, нерешительно попросила:

      – Максим, можно я останусь ночевать?

      – Конечно нет.

      – Я только на одну ночь и потом уйду навсегда. У меня температура, кажется, нет сил куда-то идти.

      Он постелил ей все на том же диване, она попросила его футболку. Он долго искал в шкафу, выбирал. Наконец выдал футболку еще времен их общей семейной жизни. Она сама ему когда-то покупала.

      – Я еще поработаю на кухне. Любишь ты категоричные заявления: навсегда, никогда. Спокойной ночи.

      Она ворочалась с боку на бок, не могла согреться, ломило тело, раздражал свет с кухни. Казалось, что все предметы угрожающе близко: острый угол стола, книжный шкаф. Комната выходила окнами на маленький двор, и обычно ночами было тихо, но сегодня выпивали на детской площадке и громко смеялись. Настя закрыла окно, дрожа всем телом.

      «Домой, домой», – повторяла она, натягивая скользкие колготки, холодное платье. Растрепанные волосы казались грязными, но она не стала ничего поправлять, пусть так. Аккуратно положила футболку под подушку, как он сам делал всегда. Одинокая машина остановилась под окнами, не выключив фары, и полосы светы медленно завращались на потолке, словно крылья ветряной мельницы.

      Максим сидел за кухонным столом, наклонившись над бумагами, рассортированными по цветам стикеров. Свет от лампы падал на его лицо, набавляя возраст, но вопреки невыгодному освещению само лицо стало мягче, светлее, беззаботнее. Она не сразу поняла, в чем дело, и удивилась своей невнимательности. Он поменял очки, те, прежние, были массивными, и его лицо под ними казалось мельче, чем было на самом деле, а новые – легкие, в золотисто-бежевой