Но случается чудо. Екатерина Златорунская

нашли могилу, положили цветы. Было солнечно, радостно. Монахиня в большом колпаке прошла мимо и помахала им.

      – Как жаль, что все это закончится, – говорила Ольга Васильевна сквозь слезы, имея в виду их бедный роман.

      – Путешествия есть путешествия, всегда заканчиваются, – сказал Иван Андреевич.

      На обратной дороге в сумерках он гладил внутреннюю сторону ее бедра, и они оба хотели скорее доехать до гостиницы в Бадене.

      Около дворца развернулся освещенный огнями рождественский базар. Иван Андреевич выбирал елочные игрушки. Каждую рассматривал придирчиво долго, прежде чем взять ее в руки, снимал одну перчатку, потом другую, неспешно рассовывая их по карманам, не обращая внимания на образовавшуюся очередь. Потом на плохом английском просил снять ему две с самого верхнего ряда, снова рассматривал, возвращал, потом просил достать те же игрушки еще раз. Ольга Васильевна, не в силах выносить это, отошла в кондитерские ряды за марципановыми конфетами. Она ела их, вынимая из целлофанового пакета, сразу по три. На крыше палатки с конфетами сидел игрушечный механический медведь и пускал мыльные пузыри.

      Ольга Васильевна снова увидела розовую девочку, она сидела в коляске в бежевом меховом конверте, как в огромной варежке, и просила – еще, еще, и смеялась, когда медведь выпускал из трубки стеклянные в морозном воздухе пузыри.

      На остановке долго ждали автобуса и потом в автобусе ехали, прижатые к поручням. В окнах вместо города отражались лица пассажиров, как череда портретов в сумраке картинной галереи.

      В вестибюле отеля, где по периметру холла на винного цвета столах лежали книги с картами Вены и на каждом столике, зажатом кожаными диванами, горели свечи, они заказали ужин. Длинный официант, черный, извилистый, объяснял Ивану Андреевичу, что из чего приготовлено, а Ольга Васильевна выбирала десерты, не могла выбрать между шоколадным тортом, панакотой и чизкейком и выбрала сразу три.

      – Я тебе в этом не помощник, – сказал Иван Андреевич, неодобрительно глядя на пирожные.

      – Помнишь Майерлинг? – вдруг спросила Ольга Васильевна.

      Иван Андреевич ответил сразу: помню, и его лицо подобрело.

      Она впервые подумала, что ему, наверное, в их долгом браке не хватает любви.

      Ольга Васильевна долго не могла заснуть, смотрела, как Иван Андреевич в желтом круге света от включенного ночника раскладывает купленные игрушки, сидя на стуле в одних трусах, широко расставив худые в венозных мешочках ноги. Он оборачивал игрушки в бумагу, в четыре слоя, потом обматывал их скотчем, потом целлофановым пакетом, складывая полученные коконы в меховые варежки, а варежки в тканевую сумку.

      Когда наконец она заснула, то снова оказалась во дворце, из которого все вынесли и остались только одни кровати. Это были разные кровати: ручной работы, с ангелами в изножье, почти игрушечные. Были огромные из вековых дубов, среди них она сразу узнала узкий коричневый гроб – кровать Франца Иосифа; ей захотелось спрятаться