Но случается чудо. Екатерина Златорунская

вы пьете? Я не знаю, что выбрать.

      – А что вы любите? Светлое? Темное? Все зависит от этого.

      Ничего не люблю, подумал про себя Евсеев, но старику ответил:

      – Светлое.

      – Тогда вот это – шпатен.

      – Да, шпатен я знаю.

      – Женаты? – спросил немец.

      – Был два раза.

      – Я тоже разведен, давно, три сына. Один стоматолог, хорошая профессия. У вас зубы не болят? Вы русский? Я ищу русскую жену много лет. Русские хорошие, щи, каша. Русские красивые, большие.

      – Большие, да.

      – Большие, теплые, как пироги. Сладкие или с капустой.

      В гостиницу он возвращался пешком. По дороге попалась кирха, он зашел внутрь. Длинные костлявые своды, горели свечи, каменные юродивые грозили со стен.

      Ему не хотелось в номер, и он остался сидеть в холле отеля. Белобровая женщина развалилась на диване, опустив бретельки с платья, сняв туфли. От нее пахло чем-то сладким. Он обернулся на запах, как собака. Дама помахала рукой. Слышалась речь, говорили немцы, русские, англичане, слова сливались в одно непонятное длинное предложение. Завтра Таня уедет. Он вспомнил, как она рассказывала ему про свой предстоящий отпуск: «Маленький отель, но море в пяти минутах, бухта, пляж – мелкая галька, хозяева – сын и пожилая мать, она же готовит». Он был уже пьян. Ему было хорошо, и он сказал, гладя ее по темным, отливающим блеском, как шубы в магазине, волосам: я возьму короткий отпуск и приеду к тебе через три дня.

      Официант бесшумно принес шампанское. Белобровая женщина сменилась мальчиком с собакой. Собака на шелковом ошейнике рвалась к пробегающим женским ногам, и мальчик говорил ей по-немецки: на место.

      Бармен с шумом наливал пиво. Слегка дребезжали чемоданы на колесиках, бесшумно проезжали тележки с чемоданами, открывались, закрывались двери. Легкое перестукивание опускаемых чашек, глухие удары массивных пивных кружек. Евсеев снова вспомнил Соню. Когда все подходило к концу, она была все безразличнее. Она убирала лицо от его поцелуев – не надо, давай сразу. Он ложился на нее сверху, наваливаясь всем телом так, чтобы ей стало больно, чтобы раздавить своей тяжестью, и они смотрели друг на друга, не закрывая глаз.

      В номере он сразу лег на пол.

      – Я не могу встать.

      Таня снимала с него ботинки:

      – Миша, ну перестань, вставай. Блин, какой ты тяжелый.

      – Семьдесят восемь килограммов.

      Он потянул ее на себя, ущипнул за сосок.

      – Ну не сердись, – гладил ее по ногам, – хорошая ты будешь жена.

      В четыре утра он вскрикнул от судороги в ноге.

      – Что болит? Сердце? У меня так отец умер.

      – Нога.

      Она стала водить кулаком по его напряженной икре, и боль отпустила.

      – Когда отец умер?

      – Два года назад.

      – Сколько тебе лет?

      – Двадцать шесть.

      – Почему не замужем?

      – Сейчас никто не замужем в этом возрасте.

      – У меня в двадцать шесть уже дочка родилась, ну не обижайся,