Но случается чудо. Екатерина Златорунская

itle>

      – Здесь только завтраки, я свой уже заказала, – торопливо сказала она, пододвигая ему меню, – а счет приносят в яйце, как Кощееву смерть. А где-то приносили счет в книге, в библиотечном конвертике на первой странице. Один раз это был справочник ветеринара. Я прочитала до эндокардита.

      Она так и не сняла свой белый плащ. Сидела, обхватив себя руками, постукивая лодыжками. Кажется, под плащом было платье-майка, темно-синее, короткое, потому что ноги казались особенно голыми, открытыми. И он подумал, что это платье она надела специально для него.

      – Понимаешь, это начало романа, – продолжала она. – Может быть, роман я так и не напишу. Но все равно спасибо, что ты взялся прочитать. И мне даже не пришлось тебя долго уговаривать. Шучу, шучу. Правда, спасибо.

      Он посмотрел на нее и не улыбнулся. Он был почти седой, а лицо молодое. Он начал седеть уже в тридцать, когда они познакомились, и гордился этим. Невысокий, худой, всегда в джинсах, кроссовках, выражение лица – хмурое, думающее, но улыбка была быстрой, легкой, и когда он улыбался, ей хотелось пальцем провести по его губам.

      Она подумала – носит ли он тот костюм, который выбирали вместе, и он страшно стеснялся, когда она заходила к нему в примерочную кабинку, садилась на табурет и оценивающе смотрела на него через зеркало.

      – Моя героиня в начале истории старая, хотя молодая, а потом все наоборот. Очень тяжело стареть.

      – Это ощущение жизни – твое или твоей героини?

      – Смотри, вот им всем лет двадцать, – показала она на молодых людей за соседним столиком, – а мне тридцать. У меня на их фоне начинаются комплексы. Я думала, вот мне будет тридцать и мне станет легче жить. Тебе в твои сорок стало легче жить?

      – В свои сорок – да, – ответил он, интонационно выделяя каждое слово.

      – Мне наша встреча в кафе напоминает сцену из рассказа «Френни» Сэлинджера. Кстати, в каком кафе они сидели? И как звали ее жениха?

      – Я не помню.

      Мужчина вдруг засмеялся.

      – Почему ты смеешься?

      – Вспомнил, как ты писала мне в сообщениях «Сэлинджер» через «е».

      – Я и сейчас иногда так пишу.

      – Приятно знать, что твои старые знакомые не изменились.

      – В этой фразе меня оскорбляет все – и слово «знакомая», и «старая», и множественное число.

      Мужчина недоуменно развел руками:

      – Я не хочу обсуждать твои обиды. Тем более они кажутся мне нелепыми. А вот и твой скудный завтрак. Кофе и яичница. Стоило ли из-за этого выбираться из дома?

      – А вы так и не сделали выбор? – спросила его официантка, строго улыбаясь. И он, желая поспешно предотвратить неизбежную атаку, сказал:

      – Я ничего не буду, мне скоро идти, и я уже завтракал.

      Несколько минут они сидели в торжественной тишине. Она смотрела по сторонам, потом сказала:

      – Они сидели в студенческом кафе.

      – Кто?

      – Френни и ее жених.

      – Какая у тебя хорошая память.

      – Я только недавно перечитала рассказ.

      – По-моему, это повесть.

      Она снова подумала о чем-то своем:

      – Кстати, сколько Френни было лет?

      – Ну, это тебе знать лучше, ты же недавно перечитывала.

      – Сэлинджер про это ничего не пишет.

      – Но она студентка. По моему ощущению – где-то восемнадцать.

      – Представляешь, когда я читала этот рассказ, – она выразительно посмотрела на него, – мне было пятнадцать, и Френни мне казалась очень взрослой. Недавно я искала что-нибудь почитать и нашла пьесу «Дни Турбиных». Так вот, Елене было двадцать четыре года.

      – И?

      – А сколько было Карениной?

      – Толстой не называет ее возраста.

      – Ну сколько бы ты ей дал по своему внутреннему ощущению?

      – В начале книги двадцать шесть.

      – Представляешь, когда я прочитала эту книгу в первый раз, мне было девятнадцать.

      Мужчина перебил ее:

      – Давай ешь, а потом приведешь список героинь, которые помолодели в твоем восприятии по мере того, как ты превратилась в старушку.

      – Знаешь, что мне больше всего нравится в повести «Френни»?

      Мужчина пожимает плечами.

      – То, как Френни во время пламенного монолога жениха просит отдать ей оливку, оставшуюся в его бокале после выпитого мартини. Такая мелочь, казалось бы, но она раскрывает все. Когда я читаю такие вещи, у меня пропадает желание писать совсем, и, вместо того чтобы писать, я иду на кухню и ем.

      – Да, я заметил, как ты поправилась.

      – Какая предсказуемая шутка.

      – Что я могу ответить на это серьезно? Не читай чужих вещей, пока пишешь свои. Так у тебя будет готовый рассказ или роман, пусть плохой, но твой.

      – Или вот, например, Симор в «Рыбке-бананке» едет в лифте вместе с какой-то