Преследование. Бренда Джойс

опрокинул в себя половину виски. Он не представлял себе, как долго сможет вести эту рискованную двойную игру, сохраняя голову на плечах. Ляфлер жаждал получить информацию о военных действиях союзников как можно быстрее – до предполагаемого вторжения во Фландрию. А это означало, что Саймон должен немедленно вернуться в Лондон, ведь здесь, в Корнуолле, он не сможет узнать никакие чрезвычайно важные государственные тайны.

      Но он был патриотом. Так что ему стоило вести себя крайне осмотрительно, чтобы не выдать врагам какие-либо сведения, действительно важные для союзнических войск. И в то же самое время Уорлок хотел, чтобы Гренвилл разузнал все тайны французов, которые только мог. Уорлок даже мог пожелать, чтобы Саймон вернулся в Париж.

      Положение действительно было в высшей степени опасным. Но в конечном счете ему придется совершить то, что он должен сделать, подумал Саймон, потому что он решительно настроен защитить своих сыновей. Он умер бы за них, если бы это потребовалось.

      Малышка снова заплакала.

      И тут Гренвилл просто вышел из себя. Он швырнул бокал в стену, и тот разлетелся на мелкие осколки. Черт побери эту Элизабет, оставившую его со своим недоумком! Дав волю гневу, Саймон закрыл лицо руками.

      А потом он заплакал. Он оплакивал судьбу сыновей, потому что те любили свою мать и все еще нуждались в ней. Он оплакивал Дантона и всех своих родственников, ставших жертвами гильотины. Он оплакивал тех, кого не знал: мятежников и роялистов, аристократов и священников, стариков, женщин и детей… Богатых и бедных, ведь в это жестокое время, когда преступлением считалась даже просто связь с теми или иными людьми, бедняки тоже могли пострадать, хотя были столь же невинны, как его сыновья. Саймон вдруг поймал себя на мысли, что оплакивает участь даже этого новорожденного ребенка, потому что у младенца не было ничего и никого на всем белом свете – точно так же, как у него самого.

      А потом Гренвилл засмеялся сквозь слезы. У этого ребенка была Амелия Грейстоун.

      Почему, ну почему она приехала на похороны, черт возьми?! Почему нагрянула в его дом? Почему она нисколечко, ни капельки не изменилась? Черт ее побери! Ведь все вокруг изменилось. Он сам изменился. Он уже не узнавал самого себя!

      Саймон бранил Амелию снова и снова, потому что жил в темноте и страхе и знал: выхода нет, и свет, которым она ему представлялась, был иллюзией.

* * *

      – Амелия, дорогая, почему ты собираешь мою одежду?

      Со времени похорон прошло два дня. Никогда еще Амелия не была так занята. Она готовилась закрыть дом, и все ее мысли были сосредоточены на ближайших задачах. Откровенно говоря, начиная с заупокойной службы Амелию не покидали мысли о детях Гренвилла. Она собиралась навестить их и проверить, все ли в порядке.

      Амелия улыбнулась матери, сознание которой на время просветлело. Они стояли в центре маленькой, пустой маминой спальни, единственное окно которой выходило на утопавшие в грязи газоны перед домом.

      – Мы собираемся провести