Дети Пушкина. Леонид Левинзон

расширяя сырое глубокое пространство комнаты, заставляя играть краски. И на подоконнике подхватываются светом, обрисовывающим до малейшей шероховатости мощную грубую их фактуру, отмокающие кисти в керамической посудине.

      – Хочу петуха нарисовать! – Мощно прогудел Слава. – Чтобы глаз был свирепый! Что б орал на весь мир! Ну, что у тебя?

      – Пиво, Слава.

      – Пиво?

      – Рыбку ещё сушённую взял, но не знаю, можно ли в мастерской, ещё запачкаем…

      – А ты что? – Подозрительно нахмурил кустистые брови художник. – Воблой собираешься в мои картины швыряться?

      – Да вроде нет. Ещё шоколадка есть.

      – Разворачивай. Вчера вот тоже сидели, Игорь приходил, пока всё цело. Лида, Лидочка, – позвал своим гудком собирающуюся ученицу, – смотри, вот мой друг Алёша пришёл, шоколадку принёс, хочешь шоколадку?

      – Нет, нет. – Отозвалась.

      – На диете сидишь? Брось, Лидочка, от шоколада только худеют.

      Лидочка покраснела и полезла в сумку.

      – Вячеслав Григорьевич, вот деньги.

      – Доллары? – Слава по-детски улыбнулся. – Помахал бумажкой. – Надо же, в первый раз ученик долларами рассчитывается. Так что, не хочешь шоколадку? Зря, зря. Алёша, представляешь, кто у нас Лида? Дисти… дистибьютор! Деловая женщина – машину водит, самолётами в отпуск летает, а всё равно чего-то не хватает, приходит рисовать. Просто так ведь человек рисовать не будет. Это вроде глупости, да? Зачем, когда кругом компьютеры? А ведь приходит.

      Лида надела солнечные очки.

      – Так не хочешь шоколадку?

      – До свидания, Вячеслав Григорьевич. – Железно сказала Лида.

      – Да-да.

      Я сделал глоток.

      – Слава, а где вы натуру берёте?

      – Где беру? – Огромный Слава усмехнулся. – А нигде! Пойми, Алёша, художник не должен копировать действительность, ведь, сколько не копируй, природа богаче. Ты обязан преобразовать окружающий мир, внести в него свои краски, увидеть новое.

      С неоконченного Славиного холста безумным выкаченным глазом смотрел прямо на меня ярко красный петух, казалось, он вырывается из надоевшей плоскости, чтобы заорать, закричать на весь мир, и уже знает, что кричать, с нетерпением и яростью толкает то крылом, то ногой невидимую плёнку, ждёт завершающих мазков, чтобы освободиться.

      – На пиво не надейся! – Предупредил я петуха на всякий случай, и пересел от его взгляда в другое место.

      Через два часа выйдя от Славы, я посмотрел вверх и застыл поражённый: краски выливались потоком из окна маленькой мастерской, расцвечивали ультрамарином воздух, глубоким коричневым мостовую, бордовым небритые лица едоков в ближайшей фалафельной, в переменчивом освещении от огня жарящейся шавармы уши людей горели жёлтым. Араб с чёрными усами снисходительно посвистывая, нарезал мясо, думая, что огонь это собачка в цирке. Но неожиданная вспышка, ещё одна! Араб схватился за опалённые усы, жующие отшатнулись,