Дети Пушкина. Леонид Левинзон

в родном сельском Азуре, милым жёлтым светились окна. Борисик толкнул дверь, вошёл. Эдуард Альбертович, позёвывая, сидел под абажуром.

      – Семёныч спит? – Спросила его Лариса.

      – Спит. – Кивнул профессор.

      – Эдик, поставь чай…

      – Сейчас.

      Они сели в маленькой Борисиковой кухоньке. Чуть позже послышался увлекающийся голос профессора, ясно смотревшего простодушными глазами.

      – Знаешь, Борис, ведь совсем не доказано, что цивилизация нравственная вещь. Это ещё Эмиль Дюркгейм высказал. В наше время, я думаю, его деликатное высказывание можно было бы и усилить. Либертарианство в своём порыве просто сложило добро и зло, но в итоге получился этический ноль, который многим пришёлся по душе. Человек взялся господствовать над противопоставленностью добра и зла, не обладая при этом никакими способностями. А ведь такой способностью, ещё Мартин Бубер отмечал, обладает только Творец! Человек же растворяется, просто растворяется в этой противопоставленности.

      Борисик молчал.

      6.

      Год назад я пытался изучать каббалу. Но это ничем не кончилось. Наоборот, попытка приблизиться к знанию вместо успокоения привнесла страх, уж слишком жестокими показались многие понятия.

      – Что есть добрый человек? – Обводя горящими глазами слушателей, говорил учитель, и его бледное лицо с чеховской бородкой подёргивало тиком. – Да просто биоробот. А вот преодолеть собственный эгоизм – работа!

      – Что человеку нужно? – Продолжал. – Зарабатывать ровно столько, чтобы не быть нищим.

      – Искусство? – Смеялся. – Один из видов самоудовлетворения.

      – Для чего мы занимаемся каббалой? Не из-за священного трепета, а только ради себя. Наслаждение и ещё раз наслаждение – принцип жизни.

      После занятий люди выходили под усыпанное звёздами иерусалимское небо, ждали, пока учитель в своём поношенном чёрном костюме закроет двери, пожмёт по очереди руки и, мелькнув пятном белой рубашки, одиноко, быстрым шагом растворится во тьме.

      Я недолго выдержал, месяца два, и сломался в день Независимости. В пересыщенном жёлтым светом неуюте с резко вылепленными чашками недопитого кофе на столах и нахохленными слушателями учитель вещал и вещал, а снаружи гремел салют, бил в закрытые окна и своей упругой волной приоткрыл одну из створок, впустившую победный гром, смех и восторженные крики.

      – Закройте! – Учитель недовольно дёрнул щекой и с силой продолжил начатое. – Есть только два пути: путь Торы и Путь страданий.

      – А Холокост? – Спросил я.

      – Чем глубже болезнь, тем сильнее лекарство! – Сухо ответил и так вцепился в спинку стула, около которого стоял, что побелели костяшки пальцев.

      – Значит, лекарство? – Я свирепо переспросил.

      – Да. Ещё хотите что-то узнать?

      У меня закружилась голова. Я встал и вышел.

      Нет, время не прошло даром. Чтобы было уважительнее, меня научили писать слово Б-г с большой буквы и через чёрточку. А это, сами понимает, достижение.

      В Израиле все боятся Б-га.