Акакий Акакиевич. Леонид Левинзон

молодая с конопушками на миловидном лице женщина. Шмыгая носом (у неё был хронический насморк) и не имея привычки что-либо объяснять, за семинар она успевала опросить почти всех, задавая коварные блицвопросы. Мишка с ней совсем замучился – как ни учил, постоянно вляпывался. Хотя, надо сказать, не только он. Когда эта молодая и красивая женщина входила в аудиторию, в группе начиналась тихая паника. Плюс физиология с лягушками, военная кафедра с Семенюком и Пилипенко, их преподавателем. Ходили слухи, что Пилипенко из секретного шестого отдела, но по его вечно улыбающейся усатой физиономии ничего понять было нельзя – похохатывал, масляно смотрел на девиц, закручивал шуточки не хуже своего неординарного начальника и задолбал с зарином и заманом. На одном из занятий, когда медленно, как в раздумье, открылась дверь и через неё к ним протиснулась туша Семенюка, Пилипенко немедленно верноподданнически заорал:

      – Встать!

      Студенты вскочили.

      Семенюк, ни на кого не глядя, продвинулся в середину помещения и вдруг застыл, уставившись в стенку около доски.

      – Эт-то что такое? – недовольным и почему-то писклявым голосом он произнёс.

      – Что, товарищ полковник?

      – Что-что! – передразнил Семенюк и побагровел. – Что-что, ебит твою мать!

      Протянул руку и толстым пальцем указал на почти незаметную щель в стене.

      – Ведь только ремонт сделали! – рявкнул.

      – Недосмотрели, товарищ полковник.

      – Ах, недосмотрели…

      Багровый от злости, громко сопя, Семенюк сдёрнул пухлой рукой на пол невиновный ни в чём плакат про эпидемиологическую службу и вышел, с грохотом хлопнув дверью.

      Пилипенко подождал, пока затихнут шаги.

      – Быстро плакат подняли и повесили, – распорядился, – продолжаем.

      Группа облегчённо вздохнула.

      Именно на третьем курсе они все резко, как-то скачком повзрослели, у каждого появились личные дела, и началось убыстряющееся отдаление друг от друга. Лев записался в школу танцев, Ольга пропадала в театральной студии, староста Люба вышла замуж, Клёпин крутил сложные фарцовные дела, Сергей всё хороводился с Надей, Маша Бододкина яростно училась, и только Мишка никак не мог найти себе применение. От этого вдруг начал перечитывать печальную «Анну Каренину» – похожие семьи, непохожие семьи… эмоции, чувства и резкий росчерк в конце.

      – Мужики, она в меня влюбилась! – самодовольно сказал Клёпин.

      – Чего-чего? Кто?

      – Ну Шмыга, фармакологиня наша.

      – То есть?

      – Краснеет, глаза опускает. Кстати, уже месяц, как она меня не трогает. Понимает, что я ничего не знаю. Жалеет. Баба…

      – Может, ты с ней и на свидание ходил?

      – Серый, у меня не застоится. Где там мой младший друг Михаэль? Учись, пока я жив, баб использовать.

      – Сам дурак.

      Клёпин вздохнул:

      – Ну что ещё от тебя ждать? Мужики, понимаете, всё дело в особом нежном взгляде. Его надо выработать. Смотреть так, чтобы между вами протянулась