Она и её Он. Марина Зайцева

ты, и я хочу тебя. И мне очень страшно. И я не узнаю себя.

      – Так.

      Он переключился. Он смотрел вперед. А я смотрела на него, и мне хотелось плакать, хватать его, просить не уходить никуда! Не исчезать, забирая вместе с собой все.

      – Так. В общем и целом ясно. Мы сохраняем то, что есть? Я голосую – за.

      – Сохраняем.

      – Так… Значит, нужно придумать форму.

      – Да, нужно. И как-то понять во времени – что куда.

      – Ир, давай мы с тобой договоримся, что решили сейчас и до тех пор, пока…

      – Давай! Не бери на себя все!

      – Хорошо.

      – Саш, я тебя люблю, я это не так просто.

      – Я тебя люблю. И не вижу в этом проблемы. А вижу проблему в мире, который не подходит и который надо обстругать по форме.

      – Фигассе.

      – Ну, это метафора, конечно. Но похожая на правду.

      Мы замолчали. Между нами состоялось то, от чего дальше будет вестись отсчет летоисчисления. И мы это понимали. И было ясно, что дальше, впереди, будет что-то большое и не всегда простое, но поддерживаемое нами для нас. И что происходящее – пожалуй, самое важное, что может случиться между двумя людьми.

      Потом мы встали, пошли ходить ногами, выгуливать Бобку. Но между нами не было той невероятной легкости, что была и днем, и вчера. Мы стали знать друг о друге что-то, а не только ощущать. И этому знанию надо было где-то улечься. И ему не было подходящего места, оно вытаптывало себе лапами пятачок, как делает собака перед сном.

      И в тот момент я поняла, что надо зацепиться за то, что уже есть. Что сейчас рядом со мной новый человек, которого я не знаю, про которого очень мало понимаю. Что этот именно человек мне необходимо нужен, что без него мне скучно и не интересно, а с ним – да просто с Ним все есть. А то, что без него этого нет. И что он живой. А не идеальный. И что сейчас, раз я это поняла, мне нужно ему помочь. А помочь я могу и умею пока только одним способом, потому как между нами налажен пока только один язык.

      Я остановила его и остановилась сама, прямо посреди бульвара, в тени американского клена. Привязала поводок, выпростав его на всю длину, к спинке лавочки. Подошла к Александру и методично, медленно распустила его волосы. Очень длинные. Очень тяжелые. Очень холодные от ночи.

      – Ты мой мужчина. Ты будешь моим любовником. Дальше все будет хорошо. Мы сделаем все хорошо.

      – Мы сделаем.

      Он не говорил больше. Он смотрел мне в глаза, держа мою голову немного запрокинутой, он стоял очень близко, но не вплотную. Мы читали друг в друге что-то, смысл понимая, но не умея еще перевести. Потом мы обнялись и долго молча стояли, почти напевая какую-то мелодию.

      – Я буду ждать в пятницу тебя там же, хорошо?

      – Да, я буду за домом. А в субботу мы встретимся в городе и пойдем в кино.

      – А потом поедем к вам. Рома будет?

      – Нет. Но лучше к нам в воскресенье. А в субботу у нас будет нормальное свидание.

      – Давай.

      Это был обоюдный непроговоренный договор за подписью всех сторон. Своего рода резолюция или декларация о независимости. Документ, к которому потом можно будет возвращаться и вносить поправки, но изменить или отменить хоть что-то – означало