Королева Бедлама. Роберт Маккаммон

не сквернословить! – осадил его Уэйд. – Так, все расступитесь. Мэтью, вы ведь порядочный человек?

      – Да, сэр.

      – Тогда подержите. – Священник протянул ему темно-синий бархатный кошелек, обмотанный кожаным шнуром и туго набитый монетами, а после – золотые карманные часы. – На них кровь, осторожнее. – Тут он впервые обратил внимание на окровавленную рубашку Мэтью. – Что с вами случилось?

      – Да я…

      – Вот! Уильям, глянь-ка! – Вандерброкен поднял фонарь и показал священнику что-то, чего Мэтью не видел. – Узор, – отметил врач. – Убийца вооружен не только острым клинком, но и извращенным остроумием.

      – Нам придется его оставить, – донеслись слова Уэйда. – Он точно мертв?

      – Увы, да, пределы нашего мира он покинул.

      – Так кто это? – не унимался Мэтью.

      Его толкали и пихали со всех сторон: вокруг тела уже образовалась изрядная толпа. Если я хоть сколько-нибудь смыслю в повадках толпы, подумал Мэтью, еще чуть-чуть – и булочник подтащит сюда свою тележку, сбегутся торгаши-разносчики, уличные девки начнут обольщать клиентов, а карманники – обчищать зевак.

      Преподобный Уэйд и врач встали. Тут Мэтью приметил под серым плащом доктора Вандерброкена краешек светло-голубой ночной сорочки.

      – Вот. – Уэйд вернул Мэтью фонарь. – Посмотрите сами и скажите.

      Священник отошел в сторонку. Мэтью сделал шаг вперед и поднес свет к лицу убитого.

      То было даже не лицо, а красная, распухшая маска ужаса. Кровь обильно текла изо рта и ноздрей, но самая страшная рана зияла на горле, под отвисшим подбородком. Темная, поблескивающая на свету плоть и желтые жилы виднелись в этой дыре, похожей на странную и жуткую улыбку. Белый льняной галстух совершенно почернел от крови. Жирные зеленые мухи уже облепили рану и ползали по губам и ноздрям убитого, не обращая внимания на людские крики и волнения. Как ни взбудоражен был Мэтью представшим ему безобразным зрелищем, он сознавал, что от его внимания не уходят всевозможные мелкие подробности: окоченевшая правая рука покоилась на животе, пальцы растопырены в стороны – жест потрясения и даже в каком-то роде смирения; густые волосы стального цвета всклокочены; дорогие, ладно скроенные, в черную тонкую полоску сюртук и жилет; лакированные черные туфли с серебряными пряжками; черная треуголка валялась чуть поодаль – и по ней уже топтались, проталкиваясь вперед взволнованно, почти остервенело, зеваки.

      Лицо жертвы действительно отекло до неузнаваемости и было искажено предсмертными судорогами, от которых нижняя челюсть будто сошла с места и выдвинулась вперед, обнажив поблескивающие в тусклом свете нижние зубы. Глаза казались тонкими щелками на плоти, испещренной темными пятнами. Мэтью подался вперед, насколько осмелился – слишком много вокруг было крови и мух, – и разглядел отчетливые порезы над бровями и под глазницами.

      – Господи, какой ужас! – воскликнул Феликс Садбери, вставая рядом с Мэтью. – Вы его узнали? Кто это может быть? Вернее – мог?..

      – Расступись! Дорогу констеблю! –