Обрывок реки. Геннадий Гор

стол, длинный стол, ничего, кроме стола, и на столе каравай хлеба. И Катерина, увидев их, поняла всё: что-то случилось с коровой. Чашкин рассказывает, что именно. Тогда вся толпа ребятишек говорит громким шепотом:

      – Это кулацкие дети. Мы им покажем.

      Но что с Катериной, она улыбается, все были уверены, что она будет плакать, улыбается и подходит к ним. Вот она кладет свою длинную коричневую руку на плечо одному, и всем кажется, что она положила свою руку, эту руку на плечо всем. Каждый чувствует ее на своем плече. Она их спрашивает:

      – А вы примете меня к себе в колхоз?

      Она говорит это своим голосом, их голосом, точно просит их принять ее к ним в игру.

      – Примем.

      Только Чашкин молчит. Он вспоминает, что он старше всех, некоторое время молчит и вдруг отвечает чужим, взрослым голосом, голосом товарища Молодцева:

      – Мы-то приняли бы. Но будем принимать не мы. Но и они примут.

      – Пусть только попробуют не принять, – говорит один мальчуган строгим голоском.

      – Мы примем постановление от себя, от пионеров, чтобы принять.

      – Да примут, какие могут быть разговоры. Примут.

      – Вот и хорошо, – улыбается Катерина и смеется.

      И, веселые, они возвращаются, и, довольные, они идут домой. Это ведь они сагитировали, ну конечно, они сагитировали первую замужнюю женщину.

      Это они, ну конечно, они прорвали бабий фронт. Ну конечно, они.

      – Она будет варить нам обед, всем обед, – мечтают они.

      Всем обед.

      Они идут веселой дорогой, мимо насмешливых кустов, веселых изб, под хохочущим небом. Но вот Коньков вспоминает:

      – Мы обещали отомстить.

      Отомстить! Отомстить! Но как отомстить? Но чем отомстить? Нужно придумать.

      – Незаметно напасть и избить, – предлагает кто-то.

      Но все отвергают эту мысль. Они не хотят подражать им, бороться их методом:

      – Мы не кулаки!

      И все начинают думать, нахмурив брови и козырьки, под размышляющим небом, мимо задумчивых заборов по несообразительной траве. Соревнование на выдумки под соревнующимся небом. Но никто ничего не может придумать. Чашкин и Коньков предлагают отложить до завтра. Их таинственный вид выдает их. Они что-то придумали. И завтра они скажут – что.

      О, огород, слева направо, от горизонта до горизонта. Но я читаю огород справа налево, и получается: дорого. Я вижу тебя одним глазом, правым глазом, правого уклониста и вижу затраченный труд. Ничего больше. Но вот я смотрю на тебя обоими глазами – этим и этим. Теперь я вижу результаты. Труд позади, всё позади. И передо мною результаты. Огород надо читать не с правой стороны, чтобы увидеть дорого, а с левой, чтобы видеть огород. О, город овощей, зеленый огород зелени и солнца. О, огород мужчин, ты вспахан мужчинами, засеян мужчинами, полит мужчинами. Ты видишь над собой солнце, и вот ты уподобляешься ему своими подсолнечниками, круглыми, как солнце, желтыми, как солнце. И вот ты уже не огород, а зеленое небо без облаков, и вместо одного солнца у тебя сотни. Ты светишь всеми своими подсолнечниками и смеешься зеленым смехом, всей