Речка звалась Летось. Сергей Секацкий

что делать она его не собирается – иначе бы не приходила, сколько их уже сделала. Но к чему ей третий ребенок, опять же… Ну я, стало быть, и не советую. Мямлю что-то. А потом спрашиваю – ох, скажи честно, что здесь не так? Тут-то она и не выдержала. Понятно все – хочет своему третьему сыночку лучшего будущего, чем у первых двух, верит в него: яблочко от яблони… Все мы этого хотим. И тебя она, кстати, очень хвалила, как ты ее тогда: завидую, мол, будущей жене, думала, уже из-под парня и вовсе не выберусь, вся искончалась, а ему все мало.

      – А я тогда тебя вспоминал…

      – Польщена. Хотя, если честно, догадалась: Галка так не вдохновит. Я ведь тебя тоже потом всю ту ночь вспоминала, пока женишок мой дрых. Вообрази весь сюр моей ситуации: две беременные бабы, да в одну ночь, да от одного и того же мужика, советуются – и я-то все понимаю! Но зато нам, конечно, легче было вместе с детьми сидеть, то она с двумя сразу, то я; и сейчас легче. Вот видишь, какая от меня польза: и сама тебе родила, и золовке помогла. И сама, так сказать, и образом своим; и отцом, и сыном, и святым духом. Есть чем гордиться. Но это не считается, ясно. Сына еще рожу. По-настоящему. Бери!

      – До послезавтра, Таня.

      – До послезавтра.

      Мы входили в зону видимости, люди на том берегу приветливо замахали руками. Таня шепнула мне на ухо:

      – Возвращаемся по отдельности. Я первая, а ты погуляй минут десять. И еще – я сейчас грустная должна быть и печальная – как та вдова, что любовника допустила-таки в день похорон: медленно и трагично. Я такой и буду. Не обращай внимания.

      Когда я вернулся минут через пятнадцать-двадцать, никто прихода моего не заметил: новые там, в полупустом теперь зале, пелись уже песни, и забылось старое. А точнее – играл магнитофон, и молодежь, что не за Летосью, танцевала. Мне совершенно не хотелось идти в первые ряды, поближе к невесте с женихом, туда, где прежде сидел, и я, оглядевшись, подошел к древней старухе, какого-то нездешнего, скорее хорошо мне знакомого «среднеазиатского», не узбекского и таджикского (дунганка? казашка или уйгурка?) вида, примостившейся на самом краю:

      – Можно к вам? Не занято?

      – Садись, милок. Марфой кличут, – представилась она.

      – А по отчеству?

      – Не положено мне. Просто Марфа. Так и зови.

      – Сер…, – начал было я, но бабка лишь рукой махнула:

      – Тебя тут и раньше знали, а как с Танькой ушел, ох, как мы, старухи, вам да Наташке все кости перемыли. Не икалось там? Хотя не до того было, понимаю. Ягодку сладку да вкусну хотелось от пуза вкусить, не упустить ничего. Дело хорошее, не до старух. Это сейчас она, – Марфа кивнула на Танечку, – глазки потупила да губки надула – обидели, мол, девоньку, а небось была рада-радехонька стараться-то…

      Она выждала небольшую паузу:

      – Молчишь? Правильно, милок, что молчишь. Но подтверди хоть: сладка ведь и вкусна, и сочна да без изъяна красавица наша, а?

      Я позволил себе кивнуть.

      – То-то. Да и как иначе бесовому-то семени, Хозяиной дочери?

      Чуть не поперхнулся: как раз в этот