Рюссен коммер!. Елизавета Александрова-Зорина

разглядывала росписи на потолке.

      – Никогда вас у нас не видела, – сказала мне женщина, подметавшая в церкви.

      Я хотела было ответить, что иностранка и совсем недавно в Стокгольме, но, смутившись, выпалила:

      – Я русская.

      Она посмотрела с любопытством, а потом засмеялась:

      – Ничего страшного, бывает. У всех свои недостатки.

      – Я атеистка, – осторожно добавила я.

      – Бог всем рад, детка. Приходи почаще.

      Я вспомнила церковь в Свияжске, где мы были с Феликсом проездом, после акции местных коммунистов в Казани. Я заглянула посмотреть старые иконы и не стала надевать платок и юбку, которые были свалены у входа в большой коробке, потому что церковь показалась мне пустой.

      – Ты в божьем храме! – закричала на меня выскочившая из церковной лавки женщина. – Это всё равно что к Путину в трусах прийти!

      – Ничего себе у вас сравнения, – удивилась я.

      – А что? Бог на небе, Владимир Владимирович на земле. – И, повернувшись к помощнице, крикнула: – А ну, тащи сюда Библию!

      – Ой, давайте без агитации, – отмахнулась я.

      – Сейчас как огребёшь по башке, – показала она толстенную Библию, – сразу к Богу придёшь.

      – А другие пути к Господу имеются? – засмеялась я.

      – Да, и он на тебя их скоро нашлёт. Будет у тебя столько несчастий, столько горя, столько всего плохого, что приползёшь к Богу.

      Я направилась к выходу, и женщина закричала мне вслед:

      – А как тебя зовут?

      Сидевший в дверях нищий хрипло зашептал мне:

      – Не говори, не говори ей, не говори!

      Выйдя из церкви, я выгребла деньги из кармана и, положив в его протянутую ладонь, спросила, почему нельзя было называть своё имя.

      – Наша матушка – та ещё ведьма. Я недавно отца Сергия пьяного домой привёз, так она мне сказала: буду свечки за тебя ставить. За упокой. Чтоб ты сдох скорее. А я ей: и я за тебя буду ставить, сама сдохни, сука нах.

      – И что, ставите?

      – Не, денег жалко, а так бы ставил.

      Самыми одинокими были вечера пятницы. Когда шведы, целую неделю такие дисциплинированные, холодные, тихие, заполняли все бары и рестораны, так что нельзя было найти свободного места, и напивались вдрызг. Именно вечером в пятницу я слышала позади себя свист и склизкие комплименты и видела, как шведы в дорогих костюмах дружно мочатся прямо на дорогу, не потрудившись даже отвернуться.

      В одну из таких пятниц, очень тёплую для мая в Стокгольме, я сидела на скамейке на набережной, куря одну сигарету за другой. В этот день было последнее заседание суда. Лысому дали двадцать лет, Тимуру – пятнадцать, Майе – десять, пожалели девчонку. Феликс по-прежнему был в федеральном розыске, прятался на какой-нибудь квартире или ушёл в лес. Я пыталась позвонить ему, но номер был заблокирован. Тетере дали пять лет.

      Погода была хорошая. Кафе на набережной уже открывались, готовясь к летнему сезону. На яхте, пришвартованной к стоянке,