Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза. Фрэнсис Скотт Фицджеральд

побоялся мне рассказать.

      Я посмотрел на Дэйзи, переводившую полный ужаса взгляд с Гэтсби на мужа и обратно, посмотрел на Джордан, которая опять принялась уравновешивать на краешке подбородка нечто незримое, но требующее большой сосредоточенности. И повернулся к Гэтсби – и лицо его меня испугало. Сейчас он выглядел так, – я говорю это с полным презрением к вздорной болтовне, которую слышал в его парке, – точно и впрямь «убил человека». На миг лицо Гэтсби приняло выражение, которое можно описать лишь таким фантастическим образом.

      Этот миг миновал, Гэтсби взволнованно заговорил с Дэйзи, все отрицая, защищая свое имя от обвинений, которые еще и предъявлены не были. Но с каждым его словом она все пуще и пуще замыкалась в себе, и он сдался, и пока этот день уходил от нас, лишь скончавшаяся мечта Гэтсби сражалась, стараясь дотянуться до того, что уже стало неосязаемым, пробиваясь, несчастливо и неустанно, к голосу, совсем недавно звучавшему в этой комнате.

      И голос прозвучал снова – с мольбой:

      – Пожалуйста, Том! Я этого больше не выдержу.

      Испуганные глаза Дэйзи говорили, что, какие бы намерения она ни питала, какой бы храбрости ни набралась, от них ничего не осталось.

      – Поезжайте домой вдвоем, Дэйзи, – сказал Том. – В машине мистера Гэтсби.

      Она взглянула на Тома, теперь уже тревожно, однако он с великодушным презрением настоял на своем:

      – Поезжайте. Он не станет тебе докучать. Думаю, он понял, что его залихватский романчик закончился.

      И они ушли, не сказав больше ни слова, ничего не значащие изгои, обделенные, точно призраки, даже нашей жалостью.

      Миг спустя Том встал и начал заворачивать в полотенце так и оставшуюся неоткрытой бутылку виски.

      – Выпить кто-нибудь хочет? Джордан?.. Ник?

      Я не ответил.

      – Ник? – повторил он.

      – Что?

      – Хочешь немного?

      – Нет… Только что вспомнил: у меня сегодня день рождения.

      Тридцать лет. Предо мной пролегла предвещающая дурное, пугающая дорога еще одного десятилетия.

      Когда мы уселись с Томом в двухместку и выехали к Лонг-Айленду, было семь вечера. Ликующий Том говорил без умолку, смеялся, но голос его в такой же мере не имел отношения ко мне и к Джордан, в какой и шум, долетавший до нас с тротуара, или грохот надземки вверху, над нашими головами. Человеческое сострадание имеет свои пределы, и мы были довольны, что все их трагические перекоры блекнут вместе с огнями города за нашими спинами. Тридцать лет – обещание десяти лет одиночества, скудеющего списка холостых знакомых, скудеющего запаса восторженных надежд, скудеющих волос. Но рядом со мной была Джордан, слишком, в отличие от Дэйзи, умная, чтобы тащить за собой из года в год давно забытые грезы. Когда мы проезжали под темным мостом, бледное лицо ее неторопливо легло на плечо моего пиджака, и грозный росчерк тридцатилетия стал выцветать под успокоительным нажимом ее ладони.

      Так мы и ехали, приближаясь в остывающих сумерках к смерти.

      Главным свидетелем был во время следствия молодой