Пограничная зона. Басти Родригез-Иньюригарро

щёлкает пальцами, – отключается мозг и способность к состраданию, и когда мне рассказывают о плебейских, унизительных, скотобойных истязаниях, я воображаю себя и с той, и с другой стороны, поэтому… Очень может быть, что я ненавижу в тебе себя, и делаю с тобой худшее, что мог бы сделать с собой – перекрываю тебе выход.

      Кулак, по-прежнему сгребающий влажную от пота рубашку приятеля, упирается тому в основание шеи. Сердце стучит тяжело, но вдохи глубоки и полны озона. Он кривит рот:

      – Последняя банальность тоже имеет все шансы оказаться неправдой, верней, не исчерпывающей правдой.

      Тёмные, истончённые веки вновь полуопущенны, губы тронуты улыбкой мечтательной и почти умиротворённой, но, когда любимый враг отвечает, в голосе его – больше, чем страсть, больше, чем бешенство:

      – Я всё равно прорвусь.

      – Через мой труп.

      – Через твой труп. У меня флотилия. Как бы ни били твои пушки, мы тебя разнесём раньше, чем ты нас. Я увижу, как палуба раскрошится под твоими ногами.

      – Вообще я рассчитывал нырнуть в сенот и всплыть в мире духов, – вздёрнутые брови, гравюрно заносчивая линия выдвинутой челюсти, «праздник для глаз». – Но так тоже можно. В конце концов, хотя личные привязки разбросаны поодаль, да и ты не ограничен здешними берегами, меня всегда царапала эта локация, – проскальзывает усмешка самоироничная, – и я мог бы предъявить доказательства, если бы ты в них нуждался. Ладно. Пока догорит, пока уляжется водоворот, пока сообразите, как пройти по судоходному бутылочному горлу при новых особенностях дна, как раз подоспеют мои опоздуны.

      – Нет у тебя своих! – заходится любимый враг, опять его встряхивая. – Но ведь я и через них пробьюсь. Есть у меня… Ноу-хау.

      – Ну да, взрывоопасная пустышка, – он закатывает глаза. – Фигеть ты оригинален.

      – Взрывоопасная пустышка… – приятель прыскает по-болотному. – Ты обзываешься или знакомишься? Или оптом? Стой… Почему ты такой спокойный? Почему я всё ещё вижу тебя на капитанском мостике, хотя палубу разнесло под твоими ногами, меня не сцапали, моя флотилия проседает под грузом блестящей ветоши, и ветер попутный? – нотки истерики: – Почему ты такой довольный?

      – Я очень. За тебя. Рад.

      Мрачноватая ухмылка, приставшая к морде, не ощущается как располагающая, но её, во-первых, никуда не денешь, во-вторых, ему нравится.

      – Ты знаешь… – шепчут бескровные губы. – Ты знаешь, что дальше. Несколько эскапад – удачная гонка за ветошью… А потом неподвижность, вата, дрязги, безвыходность, – визг: – Я неплохо устроюсь! Женюсь! По расчёту! Я бы почуял, если бы мне выжрали сердце… Переживу сам себя! Разъемся! Допьюсь не до пограничья, но до цирроза, от которого и сдохну! – крик ужаса: – Стану похож на исторические рожи!

      – Ну нет, – он проводит пальцами по скульптурному профилю. – Это уже слишком. В какой энциклопедии для юношества