Осторожно, двери открываются. Кэтрин Вэйн

сильных рук, но хватило её только на скромную улыбнку. Холодная и горячая кожа танцора, на груди его красные пятна от разогревшихся мышц, а в голубых глазах покой и вот-вот, сделав что-то неправильно, Таня может разрушить этот безопасный вечер.

      Лёша не взглянул на неё, продолжая прогибаться в спине.

      – Вспомнила тоже маразматика. Посмотришь как я танцую связку?

      Заезженная история, когда Алексей, потакая своим амбициям танцует то, что ему вряд ли дадут скоро – сольная партия Евгения Онегина. Отказов он не принимает, обрекая свою возлюбленную на роль судьи, в руках которой всегда должны быть лишь хорошие оценки.

      Зазвучала музыка. Чайковский. Рёбра Татьяны сковало ледяной коркой. Она не могла смотреть на его танцы. Теперь ей чётко ясно, почему он сегодня в хорошем настроении. Опять, снова. Она опускает голову и видит только как ступни скользят не в такт по полу. Всё не то. Движения руками слабые, шаги неверные и мало для размаха, мало места вокруг. Паркет не тот, акустика другая и даже зеркальные стены в гостинной никак не спасут положение. Не спасёт и Таня. Она знает, что его амбиции душат способности накорню. Лёша и вполсилы не работает на репетициях, поэтому его как пешку по сцене склоняют то взад, то вперёд. Массовка. Кордебалет это тоже работа, это тоже усилия, но не когда тебе двадцать и ты на сцене с пяти лет. Харизмой Лёша кормил себя, не принося в своё мастерство ничего нового. И постепенно это мастерство начало работать против него: усталость, спешки, гордо поднятая голова. Таня не смотрела как он танцует, но по смазанной финальной точке знала – всё ужасно. И ему завтра на это укажут на репетиции. Но она сказать не имела права.

      С выражением счастья и превосходства танцор обратил свои глаза к любимой.

      – Ну, как?

      Она растерянно посмотрела на то, как тяжело поднимались его плечи. Плохо.

      – Неплохо, – Таня закивала в подтверждение своих слов, – только движения слишком расхлябаны. Ты делаешь всё смазанно. Это усталость. И бёдра твои… Они опять смотрятся пошловато.

      – Вот как? – парень вытер полотенцем лоб от пота. Брови грозно опустились почти на переносицу и танцор стал похож на Мефистофеля. – Опять в тебе говорит долбаный хореограф из Вагановки: строгий, нудный и очень консервативный. Кончай такой быть, а. И да, это не усталость, а лёгкость, которой требует роль, – Лёша достиг пика своей раздражительности, разглядывая свою неотразимость в одном из зеркал. – По факту есть какие-то замечания?

      Таня открыла было рот, чтобы упомянуть сбитый ритм и ошибки в элементах. Но это было не мыслимо – что её услышат.

      – Нет, ты прав. Это, наверное, я устала. Поеду спать.

      Её учили быть честной. С самой собой. Ей в ухо кричали, чтобы она не смела себя обманывать – всё было плохо, давай ещё. Но когда нужно было оценивать других, у Тани не было иного выбора как соврать. Нет, она уже не должна была говорить дурно о других. Или хорошо, или ничего.

      – Точно не посмотришь ещё раз? – Лёша