Уроки украинского. От Майдана до Востока. Марина Ахмедова

а что делать, если милиция бездействует? Если ее практически нет?

      – Мой вопрос состоял в следующем – считаешь ли ты нормальным унижать человека, независимо от того, виноват он или нет?

      – А где там агрессия? Разве это агрессия – связать ему руки и провести, показать, что он – вор? Никто его не бил и никто не обижал.

      – В подобной ситуации ты сам…

      – Ты хочешь, чтобы я себя представил на месте вора?!

      – Необязательно вора. При желании вину найти несложно. Допустим, тебя в чем-то обвинили. Ты предпочтешь, чтобы тебя выставили на всеобщее обозрение или все же быть избитым?

      – …Знаешь… я считаю, что для того, кто ворует, то, что его проводят по Майдану, – это просто счастье. За то, что он ворует, государство должно дать ему от трех до пяти лет. Спроси у любого вора, что предпочитает он. Я уверен, он выберет, чтобы его провели по Майдану и отпустили.

      – Как ты думаешь, люди, которые исполняют это наказание, они не меняются внутренне?

      – Думаю, нет. А что их может поменять? У нас здесь три месяца было государство. Здесь действует сухой закон. Мы боролись с режимом и продолжаем это делать. Непосредственно моя сотня все это время отвечала за безопасность. В нашей компетенции было заниматься пьяными и крадунами. Мы ловили тут и гопников.

      – Гопники – это кто?

      – Те, кто с нашими атрибутами нападал на людей под видом самообороны. Под видом, что они нападают на титушку. Отбирали телефон, деньги. Мы их ловили и таким образом охраняли порядок. И мы выводили их на сцену, показывали всем людям.

      – Зачем?

      – Чтобы они больше так не делали. А что нам делать? Мы не можем их бить, не можем посадить их в тюрьму. Нам важно было показать – люди, здесь так не делайте, если хотите, идите за Майдан, и делайте там. А если ты говоришь о титушках, которых кто-то не сдержался и ударил… Поверь, мы столько титушек отпустили. А мне задавали вопросы – зачем отпускаешь, почему? Они ведь когда ловили наших, реально избивали, издевались так, что просто караул. Делали вещи такие, про которые даже вслух не хочется говорить. У нас поймали одного сотника, мне позвонили с его телефона и такое мне говорили… что даже невозможно было слушать. Они – отморозки. Прос-сто отморозки. Бывшие уголовники. Те, которые вместе с этими «беркутами»… Им раздавали травматическое оружие, да… т… т… т‑т‑т… т‑ты представить себе не можешь, какие это кошмарные люди. «Беркут» хоть что-то может оправдать – у них устав, у них приказ. А эти – чистые моральные уроды и негодяи.

      – Тебе не сложно руководить сотней?

      – По-разному бывает. Как людям объяснить, что, находясь здесь долгое время, надо держать себя в руках? Что здесь нельзя многих вещей, которые можно за Майданом. Но обычно у людей высокое самосознание. Люди у нас – нереальные. Восемнадцатого-девятнадцатого числа, когда у меня уже не было сил, я отдал свой бронежилет и каску, а сам отправлял группы. Я видел, как наши люди разливали чай, носили дрова, выбивали брусчатку, чтобы откидываться от «беркутов». Передавали ее цепочкой. Это надо было просто видеть.

      – Почему