Травяное гнездо. Наталья Русская

«мелких людей» никому занимательной не покажется.

      Однако мой знакомый тоже был неправ, потому как современному читателю, вообще, мало что интересно. Да и слово «читатель», наверное, скоро исчезнет из употребления, ведь мы практически перестали читать. А разноцветные книги с обложкой «Как изменить жизнь к лучшему, начать все заново уже сегодня» сложно назвать достойными.

      А как, вообще, можно обозначить то, что происходит сегодня с текстом? Как будто какое-то гонение, расчетливое унижение.

      Хочется опять все свести к системе и государству, мол, они нас по такому пути ведут, но это не так. В действительности, люди сами выбирают путь, если не деградации, то как минимум, чтобы все было проще. Возможно, если бы нас не трогали, мы целыми днями лежали на диване. Что-либо делать – это скорее привычка, чем естественное состояние человека, поэтому вроде как и неправильно осуждать его за лень и ничегонеделание.

      И кто эти сотни человек, которые решили, что нам нужно есть ложкой, ходить в школу и жить по совести? Как они смогли убедить остальных действовать и жить по таким правилам? Они не просто гении, а человеколюбцы, потому что, глядя на нас ленивых, жестоких и пассивных, хочется плюнуть на все и пожелать катиться нам и нашему миру в далекое-далекое ничто, потому что чего ради.

      За этими мыслями как-то быстро добрались до Нюриного дома, я сначала в баню сходила, а затем брякнулась на лавочку в маленьком огороде (у нее их два: один большой за забором, другой маленький), закатное солнышко еще согревало, я наблюдала за Нюрой. Она доила корову. Мне почему-то неприятно было за этим наблюдать. Было в этом действии что-то отталкивающее. В том, как она мыла и смазывала корове вымя маслом, чтобы не трескалось. Нюра сама уже пахла коровой. Так пахла шерсть и пот животного, сладкий навозный запах. Я не сводила взгляда с гладких ног старушки, кожа настолько была выжжена солнцем, что волосы перестали расти. Кожа с крупными пятнами, темная даже зимой.

      Нюра налила в миску молоко, и кошка, уже поджидавшая ее, начала мурлыкать.

      Нюра спросила: буду ли я парное молоко, и когда я искривилась, изображая крайнюю степень недовольства, она ушла в дом вперевалочку, пыхтя, неся тяжеленное ведро.

      Не проходило и дня, чтобы я не скучала по Питеру, по его дождливости и солнцу, по каналам и голубям. Боже, как же мне хотелось прогулять по набережной, особенно когда ты за тысячи километров от дома.

      Нюра, которая только что подметала двор, опростоволосилась, глядя на меня.

      – Ты точно умная, раз пишешь, – произнесла она с видимой гордостью.

      – А ты разве не умеешь писать? – открылась мне и так понятная, но не подмечаемая мной ранее истина.

      Боже, такими темпами и с такой сообразительностью мне никогда не найти Новикова.

      – Немного умею. Я закончила два класса всего. Хорошо, хоть с этим повезло, после войны не до этого было.

      И вновь перечитывая заметки уже позже, поражаюсь своей невнимательности и ограниченности. Ведь и правда, Нюра жила после войны. Она тридцать девятого года рождения, о чем неоднократно