Некрасивая. Лидия Чарская

только я перешагнула порог комнаты, как кто-то стремительно бросился мне на шею. Я успела только рассмотреть два огненно-черных глаза; белую, как кипень[26], полоску зубов и яркие губы, полураскрытые в простодушной улыбке.

      – Милая! Душенька! Не сердись на Африканку! На глупышку! На дурочку! Пожалуйста, не сердись! Больше не буду! Как Бог свят, не буду, шоколадная моя! Дай поцелую! Вот так! Вот так! – лепетала Аннибал, покрывая мои щеки, глаза, лоб и брови градом горячих, бурных поцелуев. Потом схватила меня за руку и, крикнув: – Пойдем, я покажу тебе институт! – помчалась куда-то с быстротой стрелы, увлекая меня за собой. Я поневоле должна была следовать за ней, потому что ее сильная и не по годам большая рука держала меня так крепко, что не было никакой возможности вырваться из ее цепких пальцев.

      – Скорее! Беги скорее! Ну, ну же, беги, как молодой конек! Неужели ты не умеешь еще бегать? – подбодряла она меня, летя как стрела, пущенная из лука.

      Увы! Она сама бежала с такой стремительностью, что я едва поспевала за ней. Институтки, попадавшиеся нам на пути, в ужасе отскакивали от нас и рассыпались в разные стороны. Их испуганные и негодующие восклицания долетали до моих ушей.

      – Боже! Опять эта Аннибал взбесилась!

      – Девочки, смотрите, она и новенькую начинает смущать!

      – Кажется, и новенькая из породы «диких»!

      – Да, да! Недаром у нее вид негритянки. Похожа на Аннибал, как родная сестра!

      – Боже, они собьют нас с ног сию минуту…

      А мы между тем бежали все быстрее и быстрее…

      Вот закончился бесконечно длинный коридор. Вбежали в залу, белую красивую комнату со стенами, выкрашенными под мрамор, с развешанными по стенам портретами царствующих лиц, изображенных во весь рост. Из залы пулей вылетели на лестницу, поднялись на третий этаж (зал и классы находились на втором) и влетели в длинную, просторную, с шестью окнами спальню, где стояли четыре ряда кроватей, покрытых серыми нанковыми[27] одеялами. Аннибал метнулась птицей к ближайшей из них, ткнулась головой в жесткую подушку и, дрыгая ногами и хохоча во все горло, кричала так громко, что ее, я думаю, было слышно не только в соседней умывальной комнате, с широким желобом по стене и с целым десятком кранов, но и в самом дальнем конце института.

      – Ха-ха-ха-ха! – заливалась она. – Вот так скачка! Как Бог свят, точно дикие лошади или молния на небе!

      И сама она, говоря это, казалась мне в эту минуту такой дикой лошадкой, такой же огненной молнией. Ее глаза сверкали ненасытной жаждой веселья, белые зубы блестели, ноздри широкого носа трепетали и расширялись, а кудри так и плясали вокруг разгоряченного лица.

      Вдруг радостное, восторженное выражение мигом потухло в черных глазах Риммы. Она вскочила с кровати, схватила меня за руку, впилась испуганными глазами в мое лицо.

      – Новенькая! Да на тебе лица нет, что за измученный вид у тебя!.. Ишь как побледнела! Да ты не умираешь ли, новенькая? О, пожалуйста, не умирай!.. Голубушка! А то мне так попадет от нашей «командирши», скажет, что

26

Ки́пень – появляющаяся при кипении белая пена.

27

На́нковый – сделанный из нанки, хлопчато бумажной ткани.