Нетерпение сердца. Стефан Цвейг

ратушу, здание школы, учебный плац и впервые с момента моего перевода в этот гарнизон ощутил непритязательную прелесть этого отдаленного мира.

      Но я не мог и дальше наслаждаться этим приятным зрелищем, поскольку уже успел подняться на плоскую террасу и должен был морально подготовиться ко встрече с больной. Сначала я вообще не увидел Эдит; мягкое соломенное кресло, в котором она отдыхала, было повернуто ко мне широкой спинкой, и та, словно разноцветная выпуклая раковина, полностью скрывала от меня худенькое тело девушки. Лишь по стоявшему рядом столику с книгами и открытому граммофону я обнаружил ее присутствие. Я не решился подойти ближе без предупреждения, ведь это наверняка могло испугать отдыхающую или дремлющую Эдит. Поэтому я решил пройтись вдоль края квадратной террасы, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Но, осторожно прокравшись вперед, я заметил, что она спит. Худенькое тело заботливо уложено в кресло, ноги укутаны мягким покрывалом, а голова покоится на белой подушке; слегка наклоненное в сторону овальное детское лицо обрамлено рыжевато-светлыми волосами, которым заходящее солнце придает янтарно-золотой блеск здоровья.

      Я невольно останавливаюсь и пользуюсь этим нерешительным ожиданием, чтобы получше рассмотреть спящую девушку, словно картину. В сущности, во время наших частых встреч мне еще ни разу не доводилось смотреть ей прямо в лицо, поскольку, как и все чувствительные и сверхчувствительные люди, она подсознательно сопротивлялась тому, чтобы на нее смотрели. Даже если случайно взглянуть на Эдит во время разговора, от раздражения между ее бровями тут же напрягается складка, во взгляде появляется беспокойство, губы начинают нервно дергаться, и ее профиль ни на мгновение не остается неподвижным. Только теперь, когда она лежит с закрытыми глазами, не двигаясь и не оказывая постоянного внутреннего сопротивления, я могу (при этом у меня возникает чувство, что я делаю что-то неприличное, совершаю воровство) как следует рассмотреть ее слегка угловатое и в то же время как бы незавершенное лицо, на котором детское подобие самым привлекательным образом сочетается с женственными и болезненными чертами. Ее губы, слегка приоткрытые, как у жаждущей, едва заметно двигаются в такт вдоху и выдоху, но даже это крошечное усилие вздымает холмики ее по-детски плоской груди; истощенное, бледное, словно обескровленное лицо, обрамленное рыжеватыми волосами, прислонено к подушке. Я осторожно подхожу поближе. Тени под глазами, синие жилки на висках, розовая полупрозрачность крыльев носа выдают, насколько тонкой и бесцветной является алебастрово-бледная кожа, защищающая ее от внешнего натиска. «Насколько чувствительным нужно быть, – думаю я про себя, – чтобы нервы так беззащитно пульсировали под поверхностью; насколько невообразимыми должны быть страдания легкого, как пушинка, эльфийского тела, которое словно создано для легкого бега, танца и парения, но при этом жесточайшим образом приковано к твердой тяжелой