Здесь мертвецы под сводом спят. Алан Брэдли

центре комнаты на задрапированных подмостках – катафалке, как их назвал отец, – располагался гроб Харриет. «Юнион Джек» заменили черным покровом с гербом де Люсов: зловещий черный и яркое серебро, две щуки стоят на хвостах друг напротив друга. Плюмаж, ущербная луна и девиз «Dare Lucem».

      Ущербная луна – это затмение, а щуки по-латыни будут lucies, серебряная и черная, – каламбур с именем де Люсов.

      И девиз, еще один каламбур с нашим фамильным именем: Dare Lucem – давать свет.

      Именно то, чем я и собираюсь заняться.

      По углам катафалка высокие свечи в железных подсвечниках распространяли таинственный неверный свет, и казалось, что во мраке пляшут демоны.

      Едва заметный туман висел вокруг пламени свечей, и в жуткой тишине я уловила в воздухе слабый запах.

      Я не смогла совладать с дрожью.

      Харриет там – внутри этой коробки!

      Харриет, мать, которую я никогда не знала, мать, которую я никогда не видела.

      Я сделала три шага вперед, протянула руку и коснулась блестящего дерева.

      Какое оно странно и неожиданно холодное! Удивительно влажное!

      Конечно же! И как я раньше не подумала.

      Чтобы сохранить тело Харриет во время долгого пути домой, его наверняка запаковали в большой кусок двуокиси углерода, или сухого льда, как его называют. Это вещество впервые описал в 1834 году французский ученый Чарльз Трилорье, после того как открыл его почти случайно. Смешивая кристаллизованный CO₂ с эфиром, он смог достичь невероятно низкой температуры в минус сто градусов по Цельсию.

      Так что внутри этой деревянной оболочки должен быть запечатанный металлический контейнер – вероятно, из цинка.

      Неудивительно, что носильщики на вокзале двигались так медленно под своей ношей. Металлический контейнер, заполненный сухим льдам, плюс дубовый гроб, плюс Харриет – изрядная тяжесть даже для самых сильных мужчин.

      Я принюхалась к дубу.

      Да, никаких сомнений. Двуокись углерода. Ее выдает слабый, едкий, приятно кислый запах.

      Как сложно будет, – подумала я…

      Внезапно до меня донеслись звуки шагов в вестибюле. Сапоги отца! Я в этом уверена!

      Я бросилась под катафалк и скрылась из вида, едва осмеливаясь дышать.

      Дверь открылась, отец вошел в комнату и снова закрыл дверь.

      Повисло долгое молчание.

      А потом раздался самый душераздирающий звук, который я когда-либо слышала, когда из моего отца начали медленно вырываться тяжелые всхлипывания, словно плавучие льдины откалывались от айсберга.

      Я заткнула уши пальцами. Есть некоторые звуки, которые не должны слышать дети, пусть я даже уже не ребенок, и самый главный звук – плач родителя.

      Это была агония.

      Я скорчилась под катафалком, над моей головой во льду лежала моя мать, а в нескольких футах в стороне содрогался от слез отец.

      Оставалось только ждать.

      Спустя очень долгое время приглушенные звуки стихли, и я перестала затыкать уши. Отец продолжал плакать, но теперь очень тихо.

      Он конвульсивно втянул воздух.

      – Харриет, –