Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь. Сергей Николаевич Галикин

влезла в сапоги и тенью выскользнула за дверь, в холодную метельную ночь.

      Уже далеко за околицей вдруг гулко ударила ей вслед пулеметная очередь. В морозном воздухе где-то высоко весело просвистели пули. Счастливо оскалившись в зловещей улыбке, Ольга по-лисьи метнулась в засыпанный снегом овраг. Огромная луна предательски вышла из-за туч. На девственном снегу в голубом лунном свете четко отпечатались многие заячьи следы, сливавшиеся в тропинку, петлявшую по дну оврага.

      Луна вскоре снова ушла за низко летящие лиловые тучи. По оврагу и по заячьим следам Ольга и пошла. Знала – они точно выведут к овинам и жилью. Вскоре сапоги, хоть и разношенные, стали натирать ступни. Она отодрала от шинели край бязевой подкладки, туго намотала заместо портянок на зябнущие на морозе ноги и пошла дальше, порой проваливаясь в снежные заносы по самый пояс.

      – …Тех молодок… начдив уж роздал… А энту…  Хе-хе-хе… Терещенко не велел покуда трогать. С начинкою девочка. На любителя.

       Голубев, старший заступившего караула, усмехнувшись, кивнул на банную дверь и заскорузлыми пальцами  закрутил «баранью ножку», тщательно прослюнявил ее и  чиркнул спичкой. Предыдущий караул, изнуренный многодневными боями, мокрый и злой, не дождавшись смены, давно рассосался по ближайшим хатам. Из раздавшейся темноты проступило заросшее трехдневной щетиной осунувшееся рябое лицо Маслова, пулеметчика второй роты.

      -С чем-чем?..

      -С начинкой, говорю. Брюхатая!

      Маслов, морща широкий лоб и раздумывая о чем-то своем, с минуту попыхтел и, резко отбросив окурок,  зловеще оскалился в подобие улыбки:

      -Брюхатая, говоришь… От ахвицерика, небось, какова… С-сука, контра-а… Белая косточка… А што мене твой… Терещенка… Не указ… Как мою Феклу жгли… Ее хто пожалел?! Тоже брюхатая была!.., – он сочно шмыгнул носом, вытер рукавом шинели сухие глаза, – Я щас ее и… опростаю… С-суку.

      Он резко поднялся, сделал было шаг к двери, но тут же повернулся, взял из козлов винтовку, примкнул штык, злобно схаркнул в затоптанный пол  и ударом приклада распахнул заскорузлую дверь бани.

      Крыса, отряхнув с себя севшую влагу,  черной тенью лениво прошмыгнула в угол. Дверь со скрипом широко растворилась. В бане  никого не было.

                      Ее ноги, почти босые, в растоптанных сапогах, начинал колко прожигать мороз. Ольга, проваливаясь в глубокий снег,  все плотнее куталась в просторную, но тяжелую от влаги шинель. Но острые язычки лютого холода беспощадно прорывались к телу то по спине, то по животу, то по плечам.

      Ночной ленивый ветерок прогнал тучи и стало светло, как днем. Ольга брела по снежной равнине все медленнее и ее усталые ноги, пальцы которых она переставала уже ощущать, слушались ее все меньше. Вдруг ее заставило очнуться какое-то движение впереди, какие-то неясные длинные тени метнулись и пропали. Ей послышался вроде как отдаленный визг. Она увидела, что уже идет вовсе не по ровной пустой степи, а между какими-то покрытыми снегом бугорками, одни из них были поменьше, другие побольше. В иных местах