Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь. Сергей Николаевич Галикин

снег, матово блестящий под показавшейся из-за косматых низких туч робкой маленькой луной.

      -И ты!..– Быч в порыве поднял правую огромную руку с растопыренной широченной мужицкой ладонью, хлопнул ею по пустому кобуру и, сжав в кулак,  с силой грохнул в кирпичную кладку стены. На его широком красном лице мелькнуло отражение ненависти и беспощадной холодной злобы. Он вдруг вскинулся, подскочил к начдиву и узловатыми своими пальцами ухватил того за кадык, прижав к стене.

      Тимошенко своей громадной фигурой вдруг обмяк и его руки только беспомощно скребли по старой кирпичной кладке стены.

      Гришка, мучимый сушняком после выпитой с вечера получетверти самогона, выйдя по малой нужде из хаты напротив, вдруг увидел, как начдива-четыре товарища Тимошенко душит его же комэск Быч и решив, что те сдуру не поделили бабу,подскочил и мощным ударом в ухо отбросил Быча в черную приштабную грязь.

      Тот упал и не шевелился.

      Тимошенко присел на скамью, расстегнул ворот гимнастерки, прохрипел тихо:

      -Ты… хто такой, боец?

      -От наштакора-два… с донесением прибыл, -Гришка подошел, отвинтил пробку фляжки, поднес к лицу начдива-четыре.

      -А фамилие твое… как? -Тимошенко наконец поднял воспаленные глаза и уперся мутным взглядом в лицо Гришки.

      -Остапенко. Красноармеец Остапенко, това…

      -Л-ладно… Спасибо тебе, товарищ Остапенко…Вовек не забуду! С-су-к-ка! Чуть не удавил, мр-разь… Т-тебя хоть… накормили?

      -Так точно, накормили.

      -Вот и славно. Ты знаешь, боец… Ведь хужей всево… Смерть принять от своево же.От врага… Оно и понятно… А вот от своево?.. Как?

      Тем временем Быч зашевелился, и, распластав руки по грязи, попытался встать. Гришка поднял его, придержал за плечо.

      -Давай ево сюды, я ему святки прочитаю, -Тимошенко, вяло усмехнувшись, показал ладонью на скамью, -а сам… иди, боец, отдыхай. Остапенко, говоришь?

      Гришка завинтил горловину фляги и взбежал по ступенькам в хату.

      Быч, пошатываясь, присел на скамью, Тимошенко подвинулся.

      -Ты… не сердись, Бычок. Это тебя хлопцы-думенковцы приложили.Другой раз умней будешь.

      -С вами уже не буду. Люди идуть за волю. А вы их кладете, как кизяк на базу.

      Тимошенко угрюмо молчал. Затем он, натянуто улыбнувшись, поднялся и  уже совершенно миролюбиво положил Бычу руку на плечо:

      -Не сердись, Бычок! Тут мы с тобою – нихто! Заартачишся – шлепнуть, как шавку, та и… Сыграешь барыню… Ты бабу  хочешь? Есть пара сестричек, вроде как нетронутые… Бери любую. Дарю.

      И, просунув голову в проем двери, зычно крикнул:

      -Терещенко!

              Быч выбрал себе Ксению, младшую из близняшек.

      Ввалившись всей своей громадной фигурой в полутемный предбанник внезапно, он тут же указал Терещенке на ту, что при виде мужчин завизжала и заметалась в одном дамском белье:

      – Энту давай! Видать, нетронутая!

      Терещенко, намотав подсохшие волнистые волосы Ксении в кулак, поволок ее к дверям,