Живи, Алёшка! Роман. Иван Ленивцев

помочь хорошему человеку. Мы поможем ему, соответственно, он поможет нам оформить, крайне необходимую тебе комиссию. Разыграем как по нотам, ни больше ни меньше: ты мне, я – тебе, система сбоев не дает. Ну как, согласен?

      Лешке ничего не оставалось, лишь только согласно кивнуть.

      Артельщик вскочил и, подталкивая его к выходу, заговорщически прошептал:

      – Ты иди, иди. Всё будет окей, подожди меня в коридоре.

      Алексей вышел в коридор и под расстрельными взглядами стоявших и сидевших больных, прислонился спиной к розового цвета стене. Стоял и не знал куда глаза деть, при этом явственно ощущая, что людская очередь к врачу готова испепелить его взглядом, смешать с землей, готова с лютой ненавистью бросить ему в лицо: « У-у, мразь блатная! Без очереди влез, сволочь!» Вон, у ветерана с орденскими планками, иссыхающие руки вздулись синими венами, в подлокотник вцепились, словно в цевье автомата «пэпэша» образца сорок первого года. Осталось только кому-то первым сказать, мол, как только таких земля носит – и очередь взорвется, начнет рвать и метать громы-молнии, и ой как не сладко придется попавшему под горячую руку обиженного российского люда.

      Лешке непреодолимо захотелось исчезнуть, провалиться сквозь пол, проломить стену, убежать куда глаза глядят, лишь бы не находиться в этом больничном коридоре под перекрестными взглядами озлобленных посетителей.

      Опустив пониже голову, он быстрым шагом выскочил на улицу и, чтобы успокоиться, задышал полной грудью: вдох-выдох, вдох-выдох… Вроде, полегчало. Стоял, дышал и, казалось, не мог надышаться. Через несколько минут из-за дверей выскользнул артельщик.

      – Леха, ты куда исчез? На, держи свою декларацию. Всё в ажуре: печати, подписи – не придерешься. Учись, молодой, пока я жив. Постой, а что у тебя такой вид квелый? Цена на колеса смущает, да? Забудь! Мы эти колеса на свалке бесплатно подберем, ты в этом на меня положись… Или, может, ты внезапно заболел? А что, в больнице запросто можно какую-нибудь гадость подхватить.

      – Да нет, здоров я… просто… как бы тебе объяснить… Понимаешь, неудобно как-то, больные к врачу часами стоят… ветераны, женщины, дети. А мы, два здоровых лба, минуя очередь, напролом, как ледоколы прём…

      Артельщик непонимающе вылупился на новенького матроса: о чем это он? Когда до него дошло, что причина Лешкиного упадочно-малахольного настроения не в его болезни, а скорее, в моральных страданиях, в проснувшейся совести, он хмыкнул.

      – Хм! Ну дела! Удивил, однако. Леха, у тебя какое-то непрактично болезненное восприятие нашей сегодняшней действительности. Ветераны, женщины, дети! Какое тебе до них дело? Вот тебе, лично? Раз они больные, то пусть лечатся, кто им запрещает. А мы с тобой, Леха, слава богу, молоды, здоровы, нам жить да жить! А те, – пренебрежительно кивнул он в сторону дверей поликлиники, —те свое отжили, их бронепоезд ушел. Да и вообще, выбрось всякую глупость из головы, пропусти мимо ушей,