Панацея. Роман. Илья Александрович Тель

Всмотритесь! – призвал Матушкин.

      Над головами свидетелей обращения Матушкина воспылали злобные божества и устрашающие архитектурные изваяния. Ожившие казни египетские сменились знаменитыми полотнами Босха и «Страшным судом» Микеланджело. Наконец, небо разверзли картины Дантова ада в исполнении Блейка, Доре, Бугро, фон Байроса, Сальвадора Дали… Новейшие технологии создавали поразительный эффект присутствия. Изображения не были статичными. Они проживали свои мучения, передавая боль и ужас, до предела обостряя восприятие. Адский огонь плавил пространство, обжигая воздух. Изображения то отдалялись, то приближались; то заволакивали необъятный небесный свод, открывая взору безграничные горизонты преисподней, то выхватывали страдания того или иного персонажа. Видеоряд венчала «Карта ада» Сандро Боттичелли.

      Необыкновенное живописание стало прелюдией погружения в Дантов ад, созданный к выступлению Матушкина. Площадь Победы и весь центр Москвы превратились в огромный прозрачный лифт, устремившийся в бездонную пропасть. Ноги зрителей непроизвольно подкашивались. Через несколько мгновений все кружилось в водовороте жуткого смерча. Раздался экстатический хохот. Зловещий, демонический. Будто само зло, торжествуя, громогласно возвещало о неотвратимом наступлении своего часа.

      Неистовым, бешеным вихрем проносились души, принявшие телесный облик. Души, направленные высшей силой в последний страшный путь… То и дело мелькали знакомые лица. Люди узнавали в узниках преисподней… себя.

      Огнедышащее пламя сменилось абсолютным мраком. Но вот, в небе появился отблеск огня. Перед завороженной публикой вырисовывались очертания величественной стены. Распахнулись врата ада.

      Зазвучал скорбный голос Матушкина.

      Я увожу к отверженным селеньям,

      Я увожу сквозь вековечный стон,

      Я увожу к погибшим поколеньям,

      Был правдою мой Зодчий вдохновлен:

      Я высшей силой, полнотой всезнанья

      И первую любовью сотворен.

      Древней меня лишь вечные созданья,

      И с вечностью прибуду наравне,

      Входящие, оставьте упованья8.

      «Входящие, оставьте упованья», – повторил Матушкин.

      «Входящие, оставьте упованья»… Эти слова эхом разносились над Москвой и всей Россией. Как закон, который человек получает при рождении; как приговор, которым его встречает смерть.

      Российская империя переступила порог преисподней.

      Душераздирающие вопли, крики, возгласы, стоны – незыблемое надрывное страдание было призвано развеять малейшие сомнения в назначении места, куда вел Россию Матушкин.

      Каждый зритель находился на невидимой смотровой площадке во чреве потрясающего действа. Казалось, на гигантской трехмерной сцене идет грандиозная постановка, в которой живые актеры проживают свою участь, несут свой крест. Их тьмы, и тьмы, и тьмы…

8

Здесь и далее отрывки из «Божественной комедии» Данте представлены в переводе Михаила Лозинского.