Дальгрен. Сэмюэл Дилэни

ближе сюда, тем меньше народу, – сказал он. – И те, что попадаются… чуднее. А в городе как?

      Одна рассмеялась.

      Другая сказала:

      – Довольно сурово.

      Та, что заговорила первой, прибавила:

      – Но ты прав, девчонкам полегче.

      Рассмеялись все три.

      И он тоже.

      – Расскажете что-нибудь? В смысле – что-нибудь полезное? Раз уж я туда иду?

      – Ага. Пришли какие-то мужики, расстреляли дом, где мы жили, разнесли все в щепу, выкурили нас.

      – Она скульптуру варила, – пояснило нытье. – Большую такую. Льва. Из металлолома. Очень красивая! Но пришлось ее бросить.

      – Ты подумай, – сказал он. – Вот так, значит, дела обстоят?

      Одинокий, краткий, резкий смешок.

      – Да уж. Нам очень легко.

      – Расскажешь ему про Калкинза? И про скорпионов?

      – Сам узнает. – Опять смешок. – Да и что тут скажешь?

      – Оружие с собой хочешь?

      Тут он опять испугался:

      – А надо?

      Но они говорили между собой:

      – Ты ему отдашь?

      – А чего нет? Я ее больше не хочу.

      – Ну как угодно. Она ж твоя.

      Проскрежетал металл по цепи, а одна между тем спросила:

      – Ты откуда?

      Фонарики отвернулись, переодев всех в призраков. На краткий миг одну, у перил, осветило, и стало видно, что она очень юна, очень черна и очень беременна.

      – С юга.

      – А говоришь не как на юге, – сказала та, что говорила ровно так.

      – Сам-то не с юга. Но только что из Мексики.

      – Ой, правда? – Это беременная. – А где был? Я знаю Мексику.

      Обмен названиями полудюжины городов завершился разочарованным молчанием.

      – Держи оружие.

      Фонарики проследили за проблеском в воздухе, за лязгом на армированном асфальте.

      Лучи тыкались в землю (а не ему в глаза), и теперь он разглядел на мостках полдюжины женщин.

      – А это… – В устье моста загудел двигатель; но он посмотрел и не увидел фар. На каком-то съезде гул смолк. – Что?

      – Как это называют?

      – Орхидея.

      – Да, точно. Вот это что.

      Он подошел, в перекрестье трех лучей присел на корточки.

      – Ее носят на запястье. Лезвиями вперед. Как браслет.

      На регулируемом металлическом браслете резкими дугами изгибались семь ножей, от восьми до двенадцати дюймов. Все заточены. Внутри сбруя, цепочки и кожа, чтоб ножи прочно держались на пальцах.

      Он все это подобрал.

      – Надевай.

      – Ты правша или левша?

      – Амбидекстр… – Что в его случае означало «безрукий». Он повертел «цветок» в руках. – Но пишу левой. Обычно.

      – А.

      Он приладил браслет на запястье, защелкнул.

      – А если такое в набитом автобусе надеть? Поранишь ведь кого-нибудь. – И уловил, что остро́ту не оценили. Сжал кулак в лепестках ножей, медленно разжал и в обрамлении гнутой стали ороговелыми кончиками двух пальцев потер подушечку большого.

      – В Беллоне с автобусами не очень.

      А в мыслях: грозные блестящие лепестки изогнулись вкруг узловатого полусгнившего корня.

      – Уродина, –