Дальгрен. Сэмюэл Дилэни

червями. Кожа цементно суха; костяшки раздуты мозольной коростой. Тупые большие пальцы жабами легли ей между грудей.

      Она насупилась, придвинула кулачок к его костяшкам, замерла.

      Она была морем подлунным; пальцы его – шишковатыми полуостровами. На оконечности каждого – ободранная, изгрызенная хитиновая развалина.

      – Ты?.. – начал он.

      Нет, они не искалечены. Но они… уродливы! Она подняла глаза. Заморгала, и они заблестели.

      – …ты знаешь, как меня?.. – Он вдруг осип. – Кто… я?

      В лице ее не было тонкости, но в улыбке, покаянной и уместившейся в основном между лбом и эпикантусом, – растерянность.

      – У тебя, – сказала она, полногласно и церемонно (но кое-какие обертоны ветер все же стер), – есть отец. – Она тепло прижималась бедром к его животу. Воздух, до сей поры вроде мягкий, ножом разжимал ему ляжки. – У тебя есть мам!.. – Это он щекой прижался к ее губам. Но она отвернула лицо. – Ты… – она бледной рукой накрыла его ручищу (такая маленькая обезьянка – а такие громадные руки, ласково сказал кто-то. Он запомнил) у себя на ребрах, – прекрасен. Откуда-то пришел. Куда-то идешь. – И вздохнула.

      – Но… – Он сглотнул все, что застряло в горле (он был не настолько мал). – Я потерял… не знаю что.

      – Ты стал нынешним из-за того, что было, – продекламировала она. – Ты станешь будущим из-за того, что есть.

      – Я хочу что-то вернуть!

      Она завела руку назад, прижала его к себе теснее. Холодный колодец между его животом и ее поясницей схлопнулся.

      – А чего у тебя нет? – Она оглянулась через плечо. – Тебе лет-то сколько?

      – Двадцать семь.

      – А по лицу гораздо моложе. – Она хихикнула. – Я думала, тебе… шестнадцать! А по рукам гораздо старше…

      – И мерзее?

      – …бессердечнее, чем, пожалуй, на самом деле. Ты где родился?

      – Нью-Йорк, север штата. Города ты не знаешь. Я там пробыл недолго.

      – Скорее всего, не знаю. Далеко ты забрался.

      – Был в Японии. И Австралии.

      – Образованный?

      Он засмеялся. Его грудь сотрясла ей плечо.

      – Год в Колумбии. Еще почти год в двухгодичном колледже в Делавэре. Диплома нет.

      – Ты в каком году родился?

      – В тысяча девятьсот сорок восьмом. В Центральной Америке тоже был. В Мексике. Только что из Мексики и…

      – Что ты хочешь изменить в этом мире? – продолжила декламацию она, отведя взгляд. – Что сохранить? Чего ищешь? Чего бежишь?

      – Ничего, – ответил он. – И ничего. И ничего. И… ничего – по крайней мере, я не в курсе.

      – У тебя нет цели?

      – Хочу добраться до Беллоны и… – Он усмехнулся. – Цель – как у всех… ну, во взаправдашнем мире: пережить еще секунду, не лишившись разума.

      Еще секунда миновала.

      – Правда? – по правде переспросила она, отчего правдиво было бы признать, что слова его были искусственны (а в мыслях: разум ежесекундно под угрозой). – Тогда радуйся, что ты не просто персонаж, начирканный на полях чьей-то потерянной тетради: ты был бы скучен смертельно. Тебе что, вообще незачем туда идти?

      – Добраться