Чай Весна. Часть 2. Панкратов

облегчение: тело уже не так сотрясало, а голова начинала «варить». И даже алкоголь показался совсем не таким противным, Ракитский лишь поморщился и удивленно подумал: «Быстро организм привыкает. Надеюсь, что следующий месяц не заставит меня бухать эту дрянь».

      Зазвонил телефон. Ракитский не сразу понял, что этот аппарат – его, какая-то старая модель. Он осмотрел маленькую комнату ясным взором и окончательно убедился: да, именно здесь он когда-то жил. В годы учебы снимал квартирку – чтоб без родителей, чтоб водить девочек: ту же Кристинку хотел пригласить, бухать, листать, валяясь на кровати, книжки, чтобы было о чем поговорить потом с теми же девочками, а в перерывах между всем этим – учиться.

      – Привет, – сказал спокойный голос в трубке.

      – Полина? – удивился Ракитский. – Чего хотела?

      – У меня никого не будет, – говорила, почти шептала в трубку девушка. – В общем, на все выходные я одна, понимаешь, к чему это я? – Полина рассмеялась.

      – Ты пьяная опять, что ли? – буркнул Ракитский. – Сколько время вообще?

      – Ты хотя бы помнишь, как домой добрался? Вряд ли… А я не спала потом. Думала.

      «О боже! – Ракитский мысленно вознес руки к небу. – Вот все говорят: хочу снова стать юным. А мне чего-то эта юность дается слишком тяжело. Не хочу! Я никогда не хочу туда больше. Я совсем другой человек, у меня другая жизнь. С меня хватит». Но почему-то не клал трубку. К тому же, теплый голос, доносившийся из нее, нравился ему все больше. Он чувствовал, что этот голос будто бы излечивает его – не только это мутное и глупое похмелье, но и куда более серьезные, глубокие раны жизни, полученные совсем не здесь.

      «Мне хочется слушать тебя», – решил Ракитский и тут же взбесился от собственной фразы, брошенной в телефон:

      – Поздравляю. Лучше б не думала. Полин, отдыхай, мне чего-то хреново.

      – Кристинка уехала сегодня. До нее не дозвонишься, – продолжала девушка. – Приезжай. Останешься у меня. Мы неплохо проведем время!

      – Выпить-то есть? – неуверенно спросил Ракитский. Он прошел мимо книжного шкафа, чтобы занять себя чем-то, достал с полки книгу. «Walking And Writing, – медленно проговорил про себя, – The Nineteenth-century Forest. Не припоминаю, чтобы я такое читал».

      – Ты мне нравишься, – сказала девушка, и эти слова ее вдруг повторились эхом, а затем, словно не из телефонной трубки, а изо всех углов комнаты устремились к нему, преломляясь, как солнечные лучи, растеклись, разделились на тысячи проникновенных тихих голосов, стучащихся в самое сердце простотой ласковых слов: «Ты мне нравишься… Ракитский… Ты мне нравишься». Кто ему, тридцатитрехлетнему, женатому, замученному, скажет тем же тоном, с той же интонацией: «Ракитский, ты мне нравишься?» Где ему это скажут? А главное, зачем?

      – Полин, – спокойно сказал Ракитский. – Я не хочу к тебе ехать.

      «Какой же ты дурак! Что же ты такое говоришь?»

      – А я тебе нравлюсь? Ну… Хотя бы немного.

      – Честно – нет, – вздохнул Ракитский и откупорил вторую банку. – Ты назойливая.

      «Пойди