Путями ветра. Ольга Казакова

при мне однажды произносил Нуру, и очень часто – Амун.

      Глава 5

      По десять мин четырежды в год один раз второго дня метагитниона, седьмого дня мемактериона и еще дважды в конце мунихиона и тринадцатого дня гамелиона благодаря распоряжению верховного интенданта армии в соответствии с царским указом о выплатах тем, кто возвратился после службы, отказавшись от надела земли в 5 стадий близ Мемфиса.

      Однако с тех, пор прошло около четырех лет, полгода назад налоги были повышены в три раза. После того, как царская власть перешла от отца к сыну, на всех углах можно услышать проклятия в адрес сборщиков податей.

      Я смотрю на римскую монету, случайно оказавшуюся в жалкой горстке, оставленной около кувшина с молоком, и думаю о том, что Амун слишком щепетильна, чтобы утаить даже четверть драхмы. Вот почему я гораздо реже вижу в ней рабыню, которая служила еще моей матери, когда она была ребенком, чем женщину, которая могла бы заменить мне мать.

      Если приглядеться поближе, то на стертой меди еще видны лира и венок, напоминающие мне о том, что поэзия сейчас оплачивается лишь в том случае, если ты воспеваешь Птолемея Филопатора. Я видел его вчера на похоронах Клития Мелиуса, и это было воистину смехотворное зрелище, не похороны, о нет, но явление властителя Птолемея, обделенного величием, которым блистал его отец.

      Не принимая приглашения Кадмона отправиться с ним и присоединиться к тризне, я должно быть, сильно обрадовал Ферона, который очень много говорил о своем новом сочинении, прославляющем «потомка божественного Лагида», и боялся, как бы с моей стороны не последовало никаких насмешек.

      Кадмон был все так же подавлен свой скорбью и погружен в себя настолько, что я не хотел задавать ему никаких вопросов, да и приблизиться к нему мне бы все равно не удалось, я только видел его голову, склоненную на грудь, когда он остановился в десяти шагах от погребального костра с чашей в руках. Птолемей удостоил его сочувственной речью, которую, впрочем, даже зачитывал не он сам, а Эвмен. И, конечно же, позади этого царственного барана стояла Агафоклея со своей матерью и распутным, самодовольным братцем, который непрестанно брал куски еды с блюда и вытирал руки о волосы раба, ухмыляясь после каждого вздоха Птолемея. Кто-нибудь в Александрии помнит о том, что эта троица прибыла еще пять лет назад из Антиохии, где они вместе промышляли проституцией? А теперь они спят в царских покоях, одеваются в самые дорогие наряды и презрительно смотрят на всех, кто ищет справедливости во дворце. Я ненавижу их – крашеные волосы и подведенные глаза Агафоклеи, жирную шею ее брата и их мать, настоящую Гарпию. Всех их – мерзкое отродье, паразитирующее на крови тех, кому они и ноги омывать недостойны. Если когда-нибудь Птолемея найдут в спальне задушенным, а сокровищницу дворца разграбленной, никто не усомнится, что это деяние их рук, и уж можно быть уверенным, что после этого, они снова сбегут в Сирию. Дым только первые минуты относило в сторону, а затем костер начал чадить и черные клубы заволокли