Звукотворение. Роман-память. Том 1. Н. Н. Храмов

гранит!

      Для мастерской отвели залу большую в павильоне, как бы приросшем к правой ножке буквы «П» и запланированном прежде под оранжерею, которой, однако, здесь места не нашлось. Родион Яковлевич, любящий всё неохватное, грандиозное, задумал соединить оба крыла своего дворца хрустальным сводом и в ближайшем же будущем превратить пространство под крышей прозрачной в дивную сказку, переходящую в поэму фантастическую, глориэтой парящей увенчанную. Света в помещении пустующем было много, он дробился на оттенки спектра, играл экзотично, придавал улыбчивое, радужное сияние мраморным сколам-скалам, уже доставленным и ждущим терпеливо часа преображения… Менотти полагал, что образчики должны непременно вылежать на огне ярко-пёстром солнца, поиграть… словно вино молодое, дозреть, выдержанными стать. Он частенько в разное время заходил один совершенно в залу эту, где таилось эхо несказанное, подолгу всматривался в переливы, тона, тени светлые на поверхностях матово-шероховатых, искал единственные, для камня конкретного предназначенные, в камень конкретный спрятанные до поры будущие формы, фигуры, очертания силуэтов… представлял, как же здорово, сочно, по-новому блистать будут изваянные им скульптуры… антураж… В лучах закатных, падающих от фонарей, при взблесках молний, просто на солнце зенитном, либо на свету, что нежно, робко струится сквозь кроны высоченных дерев, свезённых отовсюду и ныне только набирающих рост, сквозь облака зачарованные – сверкать, сиять, блистать! Либо приглушённо, стушёванно апофеоза величия в тишине царственной ждать… В минуты одинокого, мудрого созерцания губы Рафаэлло смешно шевелились, а в глазах бушевал неистово творческий тайности-святости экстаз! Стоит ли добавлять, что в мгновения оные никого поблизости не было и Менотти оставался один на один со своими взлётами вдохновения, с одержимостью рвущейся и – почему нет?! – разочарованиями, прозрениями, падениями… Тогда срочно слались в Европу гонцы и «на перекладных» также срочно завозились новые глыбищи мраморные, не чета прежним, а старые отодвигались (легко сказать!) в сторонку… И стоит ли говорить, что царили в зале-мастерской дружелюбие, поклонение труду, искорка божия! и что сюда только стремился Глазов и только здесь испытывала Клава необычные для себя, отнюдь не детские чувства, начала которым положил её «дядя-мальчик» своим «лесным человечком»!

      …Работа закипела, озарение, поразившее итальянца неподалёку от глориэты, вылилось в несколько оригинальных решений – их-то и решил апробировать на тех кусищах мрамора, что, посчитал он, уже вполне «подошли»… созрели!

      Впереди было много недель, месяцев неистового адского труда. Некоторые из уже облюбованных и «отлежавшихся» заготовок белейшего каррарского мрамора придётся пустить «на шлиф» – не беда, зато теперь он ясно представляет конечную цель и весь замысел в целом, словно бы со стороны видит готовым своё творение… Сей поистине шедевр… Нигде и ничего подобного не создавалось и в помине! Это будет не просто