Piccola Сицилия. Даниэль Шпек

твоего дедушку.

      – Откуда вам это знать?

      – Дорогая моя, он мой папа́. Он учил меня плавать, ездить на велосипеде и играть на пианино. В самолете вы, может, и обнаружите пару нацистских скелетов, но я уверена, что наш старик живехонек. Иначе мы бы знали.

      У меня есть только одно объяснение: она имеет в виду кого-то другого.

      – На всякий случай: мы говорим об одном и том же человеке? Мориц Райнке.

      Кажется, это имя звучит для нее как-то незнакомо. Но она кивает.

      – У нас его звали Мори́с. Но это то же самое. У него были две жены, две жизни… а потом, судя по всему, еще и третья.

      У меня начинает кружиться голова. В последнее время мне пришлось выслушать слишком много лжи, и я не понимаю, чему верить.

      – Что значит «у нас»? Откуда вы?

      – Послушай, моя дорогая, – решительно говорит она, – отнеси-ка своим друзьям кофе, а потом мы закажем шампанского, я расскажу тебе о нашей семье, а ты мне расскажешь о своей. Идет?

      Мне хочется бежать отсюда без оглядки. Если фундамент, на котором стоит твой мир, не существует, можно ли его поколебать? Едва ли что видя перед собой, я выхожу за дверь и иду через дорогу к причалу. Все уже на палубе, мотор запущен. Я протягиваю другу Патриса пакет и говорю, что плохо себя чувствую. Пока Патрис меня не увидел, возвращаюсь в бар. Решение дается мне без усилий. Словно предложили более интересное место раскопок, чем там, в море.

      Жоэль флиртует с бариста, который откупоривает бутылку спуманте.

      – Шампанского нет, но мы переживем.

      – Самолет разбился в мае сорок третьего, – говорю я. – А когда родились вы?

      – В декабре сорок третьего.

      Моя мать родилась летом. Значит, незадолго до смерти он зачал двоих детей. Вот только фото на паспорт, которое она мне показала, сделано в июне сорок третьего. Через месяц после крушения самолета.

      – Где вы родились?

      – В Тунисе.

      – И по-прежнему там живете?

      – О нет. Теперь я живу везде понемногу. В Париже, в Хайфе… Cin cin! За Мори́са!

      Она чокается о мой бокал. Я растеряна.

      – Хайфа – это в Израиле?

      – Oui. Я тунисская еврейка с французским паспортом. И израильским, если тебе нужны детали.

      И снова почва уходит у меня из-под ног. Если она еврейка, значит, еврейкой должна быть ее мать. Солдат вермахта и еврейка – в 1943 году?

      – Когда он познакомился с вашей матерью? И где?

      – Ты куришь?

      – Нет.

      Она выкладывает на стойку пачку французских сигарет.

      – Давай выйдем.

      Не дожидаясь ответа, направляется к двери. Я иду за ней следом. Она закуривает. Руки у нее слегка дрожат. Я вижу, как отчаливает катер Патриса.

      – Это долгая история. – Она выдувает дым и испытующе вглядывается в меня. – Речь в ней идет о любви и об исчезновении. Я расскажу тебе ту ее часть, которую не знаешь ты, а ты потом расскажешь то, чего не знаю я.

      Рассказы – это черепки, думаю я. Обломки жизни, которые мы вырыли из земли и поднесли один к другому, чтобы посмотреть, подходят ли они друг к другу. Иногда это не имеет смысла, а иногда