Угрюмое гостеприимство Петербурга. Степан Суздальцев

знал Софью с детства. Владимир Дмитриевич часто говорил, что хочет породниться с Ланевскими. Софья всегда была к нему расположена. И он был в нее влюблен. Так почему стоило ему уехать, как она, любившая его, стала принимать ухаживания Кости? Это было весьма сильным ударом.

      Но письма-то, письма!

      Да, Софья действительно ему писала. Писала много – и все ерунду. Ну, право, что он мог ответить на рассказ о бале в Михайловском дворце? Выразить восхищение, что ее красота не осталась незамеченной. Это глупо. Или написать пылкое ревнивое послание, полное оскорбленных чувств и израненных надежд? Да с какой стати? Он ей не муж и даже не жених.

      А что он мог ей написать? Очередной вздор о пылких своих чувствах? Очередной отчет о проведенном дне? Придуманную историю о скучном времяпрепровождении вдали от возлюбленной? Не мог же он написать ей правду о кутеже, пьянстве и парижских проститутках.

      И все же Дмитрий чувствовал, что своим молчанием и редкими, сухими и крайне лаконичными ответами он убивал в ней интерес к своей особе.

      Но как, какого черта он мог забыть ее? Она прекрасней всех, кого он видел. Быть может, среди женщин, с которыми Дмитрий близко знакомился во время путешествия, и попадались хорошенькие, но в них не было невинности Софьи, ее нравственной чистоты.

      Размышления молодого повесы прервал знакомый голос.

      – Весь в отца: такой же гордый и самодовольный. – Голос принадлежал княгине Марье Алексеевне.

      – А мне он показался учтивым человеком, – возразил Демидов.

      – Опомнитесь, мой милый, он же Редсворд! – воскликнула княгиня.

      – Довольно, – сказал Владимир Дмитриевич, – маркиз Редсворд – мой гость, и я не желаю слышать о нем подобных отзывов.

      – О, Владимир, только ради вас, – ответила Марья Алексеевна.

      – Не будем забывать, мы на балу, на дне рождения вашей внучатой племянницы, – напомнил Воронцов.

      – И правда, – согласился Ланевский, – давайте же поговорим о бале…

      Дмитрий поспешил ретироваться, и успешно сделал это, оставшись незамеченным.

      За эти полчаса он и думать забыл о своем друге.

      Но отчего такая враждебность, такая неприязнь? Об этом, пожалуй, следует спросить дядю.

      «Но где же Ричард? Вот же он! Стоит один, угрюмый, как и я. В руках бокал шампанского. Похоже, и его постигла неудача».

      – Ты удручен? – спросил он Ричарда.

      – У вас, в России, странный есть обычай, – ответил Редсворд, – грубите незнакомцам без причины.

      – Ты про княгиню Марью Алексеевну? – вспомнил Дмитрий отрывок только что подслушанного им разговора.

      – Она не слишком приветлива, – согласился Ричард, – однако я сейчас думал не о ней.

      – Так кто же нагрубил тебе, мой друг?

      – Борис Курбатов, ты знаком с ним?

      – С Борисом-то – конечно же знаком! – воскликнул Дмитрий. – Что произошло?

      – Хотел пригласить барышню на танец, – начал Ричард, – уж было подошел к ней. И вдруг он вырос между нами, как из-под земли.