Клуб. Мефодий Хмуров

этот человек имеет смелость говорить мне, его лечащему врачу, что это я болен, так как не способен ухватить дельфина и заставить его, цитирую, «выплюнуть все бриллианты».

      Заявления подобного рода опасны. Заявления подобного рода могут спровоцировать необратимые изменения во взаимоотношениях внутри социума: разрушить четко установленную иерархию, смешать роли, внести неразбериху. В дальнейшем мое руководство может быть недовольно результатами эксперимента, и кто его знает, что они сделают с проектом и его участниками.

      –

      Бесконечное множество ликов.

      Папа Римский, Лев IV, в последнее время наводил больший ужас на жителей коммуны, чем обычно. Я связывал это с его молчаливостью, отстраненностью. Он часто мог стоять где–то поодаль, записывая свои наблюдения в блокнот, и не всегда была ясна цель такого поведения.

      Предполагаю, что в ряде случаев он фиксировал визуальные искажения восприятия при употреблении психоактивных веществ, но строчил зачастую ожесточенно, со скучным задумчивым лицом.

      Я видел несколько лиц Льва. Если быть точным, восемь, но большая часть из них являлась мне размытой, а потому я мог идентифицировать лишь три из них.

      Первое лицо Льва было чем–то похоже на младенческое, и наблюдал я его в основном в двух случаях: либо когда Лев спал, либо когда курил. Это лицо ни с чем не спутаешь – расслабленное, практически лишенное какой–то мимики, оно выражало максимальную гармонию внутри себя и одновременно с окружающим миром.

      Второе лицо Льва – скотское, или, точнее сказать, бычье. Глаза постепенно наливались кровью, происходило ожесточение надбровных дуг. Лицо раздувалось и занимало все больше пространства в помещении. Чаще всего такое лицо можно было заметить при совместных джейм–сейшнах, или в ожесточенном споре. Он почти всегда отстаивал свою позицию мягко, без нажима, но было видно, как тяжело это ему дается, как сложно ему контролировать собственные вспышки гнева.

      И третье лицо – вот оно, передо мной. Железный лик Папы Римского – стянутый, сухой, обезличенный. Он наблюдал. Фиксировал изменения вокруг себя.

      Мы шли разными путями, использовали разные инструменты, но, кажется, стремились к одному, хоть и называли это по–разному. Он называет это целью, а я – бриллиантом. Суть – одна. Отсутствует, не существует.

      У нас – у меня, тебя, у Льва, Агаты и прочих, – есть такой инструмент, как мозг. Все, что мы чувствуем, видим и слышим, несмотря на остроту переживаний, в первую очередь является своеобразным переводом действительности на доступный нам человеческий язык химических соединений.

      Схематично это выглядит так – реальность–органы–переживание. Мы смотрим на картины, дышим на ухо, слушаем музыку, и тот опыт, который мы получаем, ограничен возможностями инструмента. Так, человек, лишенный зрения, не может увидеть радугу. Поэтому неудивительно, что Лев отказывался от моих метафор и интерпретаций действительности – он неспособен их воспринять.

      –

      Надоело