Сирота с Манхэттена. Мари-Бернадетт Дюпюи

мебели тут были только двухъярусные койки, железные и непривычно узкие, но места все равно было ужасающе мало. Элизабет схватила отца за руку.

      – Не бойся, моя крошка, – уверенным тоном сказал Гийом. – При отплытии всегда шум и суета, но скоро все уляжется. И у нас есть собственный уголок, там нас никто не потревожит.

      – Надеюсь, это так, – отвечала встревоженная Катрин. – Усталость уже дает о себе знать.

      – Там ты сможешь отдохнуть, – ответил ей муж.

      Им пришлось остановиться и встать вплотную друг к другу, иначе из-за шума они вообще не слышали бы друг друга.

      Какая-то женщина окликнула их хрипловатым голосом, жестом прося отойти:

      – Эй, голубки! Не стойте в проходе. Мне надо в туалет. Это ж надо: всего две уборные на сто человек в нашем отсеке! Надо успеть, пока не начали суп раздавать.

      Катрин отшатнулась так резко, что ударилась спиной о массивную металлическую переборку. Гийом увидел, что она морщится.

      – Кати, милая, очень больно? – спросил он, обнимая жену.

      – Нет. Пожалуйста, давай найдем наши койки, я хочу прилечь. А потом ты сходишь за водой, иначе я не смогу обработать твои ушибы.

      После долгих и утомительных поисков Гийом разыскал наконец их места. И тут же посадил Элизабет на койку верхнего яруса.

      – Там тебя никто не толкнет, – заверил он дочь, поглаживая ее по волосам. – Не тревожься, скоро я схожу за твоей куклой.

      – Лучше бы выйти на улицу, папочка! Тут плохо пахнет.

      – Мы поднимемся на палубу, но позже. Наша мамочка устала. А пока веди себя хорошо!

      Свернувшись калачиком на коричневом одеяле, Элизабет вынула из кармана оловянного солдатика, подаренного другом Жюстеном, и сжала его в правой руке. Поездка на поезде и полное переживаний утро утомили девочку. Вскоре ее сморил сон.

      Катрин, в свою очередь, тоже притворилась спящей – чтобы избежать любопытствующих взглядов соседей. Гийом перед тем, как отправиться за питьевой водой, засунул объемный кожаный саквояж под нижнюю койку.

      – Как это вы, милочка, решились плыть в такую даль, в вашем-то положении? – послышался рядом чей-то громкий голос.

      Молодая женщина вздрогнула. Голос принадлежал краснолицей черноглазой женщине, смотревшей на нее в упор.

      – Простите, мадам, я задремала, – сказала Катрин.

      – Хорошо тем, кто может спать в этом галдеже! Да и качка пока не чувствуется. Когда выйдем в открытое море, качать будет как сливы на дереве. А вы откуда будете?

      – Из Шаранты.

      – Понятия не имею, где это. А мы из Валансьена: я, муж и двое наших обормотов. Шахту закрыли, вот мы и решили попытать удачи в Америке. Я – Колетт, но знакомые зовут меня Коко.

      – Катрин Дюкен!

      Колетт, рыжеволосая и пышнотелая, порылась в плетеном чемодане, извлекла из него черную блузу, потом сунула ее обратно и достала шерстяную вязаную кофту.

      – Замерзла что-то… А вы – нет?

      – Нет. Я не сняла пальто, поэтому мне не холодно.

      – А ваш