Жертва и хищник. Роман. Зорий Шохин

поморщился и махнул рукой.

      – Сода и кислота! В последний раз он вдруг заявил, что политика подобна торговле живым товаром. Ты мне ту, что посмазливей, а я тебе надбавочку! Разница, мол, лишь в том, что занимаются ею не сутенеры, а вполне уважаемые джентльмены.

      Джошуа был доволен произведенным на Эдюлю впечатлением. Он даже почувствовал своего рода удовольствие, словно совершил маленькое, но открытие.

      – Знаешь, до чего докатился? Что, мол, дайте ему только деньги и время, и он на пари любого актеришку просунет если не в Сенат, то в Конгресс.

      Выражение лица у Эдюли стало таким, что Джошуа довольно расхохотался. Да и мог ли он представить себе, какое впечатление произвели его слова на Эдюлю? А между тем в голове у того уже что-то вертелось, скрежетало и крутилось. Пока, правда, на холостом ходу. Но хотя он еще не знал, к чему это приведет, в носу покалывало от возбуждения.

      – Джош, – вдруг сказал он вкрадчиво, – клянусь тебе, ты – самый умный и прозорливый из всех людей, кого я знаю. Если поставить всех в ряд, тебе нет равного. А ты ведь знаешь – у меня их целая дивизия. Ты не просто рентген, ты – тимограф по своей проницательности. Ты ведь знаешь, наверное, что такое тимограф?

      – Томограф, – не смог унять Джошуа Шмулевич невольный смешок.

      – Да-да, – тут же согласился Эдюля, – но ты забыл: я ведь родом из России, а там этот прибор называется тимограф. Так вот ты – как он. Все видишь, все знаешь и можешь все разложить по полочкам.

      – Дикарь ты, Эдъюля, хотя и профессор, – ворчливо отозвался старый киноволк.

      – 4 —

      Эдюля поймал такси и назвал адрес своего дома. В голове был сумбур. Одна за другой вспыхивали и гасли обрывки мыслей. Казалось, идиот киномеханик, словно издеваясь, прокручивает перед ним кадры бесконечной киноленты. От этого еще сильнее чувствовались возникающие, когда он нервничал, желудочные спазмы. Эдюля старался привести мысли в порядок: сравнить, сопоставить, выбрать. Но у него ничего не получалось, и от этого становилось еще хуже.

      Конечно, старый клоун Шмулевич был до интимности знаком с человеческой фауной. Еще бы, столько лет нырять в вонючее болото богемы с ее завистью, обидами и калечащей конкуренцией! Не будь у него такого опыта жизни и проницательности, он бы преуспел на поприще маклера от искусства?! Смешно! Но старый проходимец мудр, как библейский змей. Не он ли поучал Эдюлю, что за изощренными манипуляциями жрецов искусства кроются жажда успеха и эгоизм? И что их фанфаронство не что иное, как амбиции и спесь, приправленные страхом отстать и быть обойденным другими? Теми, кто более молод, ловок и хваток. По слухам, дед этого мудака был киевским сапожником и вовремя удрал от погромов. Полуслепой, он всю свою жизнь чинил обывателям дырявые туфли, но сына в университет послал. А внук стал одним из китов Голливуда…

      Боль потихоньку стихала, но озноб остался и все еще бил его. Эдюле, по сути, повезло: он встретился с заклятым врагом не вплотную, а, так сказать, опосредствованно. Лицом не к лицу,