Последний бумажный журавлик. Кэрри Дрюри

все равно идем, уворачиваясь от огня, выбирая правильные повороты, пока наконец перед нами не появляются металлические ворота детского сада – сломанные, погнутые, выдернутые из фундамента.

      А что еще мы ожидали увидеть?

      То, что помнили.

      Широкое приземистое здание.

      Деревянные двери темно-синего цвета с витражами, сверкающими на солнце.

      Дети в форме, с рюкзачками на спинах, выстроились во дворе.

      Рядом с ними – воспитатели: успокаивают малышей, записывают присутствующих.

      В моей памяти все дети живы и все они улыбаются.

      Мы останавливаемся.

      От здания почти ничего не осталось. Только две стены торчат, как выбеленные кости давно умершего животного.

      Где дети? – думаю я.

      Хиро спотыкается и хромает, с каждым шагом все сильнее хрипя от усилия и боли. Я и не думал, что он может идти так быстро.

      – Кэйко! – кричит он что есть силы. – Кэйко!

      Я едва поспеваю за ним.

      – Детей здесь нет, – говорю. – Их, наверное, перевезли в безопасное место.

      Хиро резко оборачивается, в его глазах – гнев, руки и плечи подняты:

      – Где оно? – кричит он. – Где здесь безопасное место?

      Я молчу.

      – Оглянись! Посмотри на город! – он по-прежнему кричит. – Все кончено. Не о ком теперь заботиться. Некого любить. Все они умерли. Ничего не осталось, кроме… кроме… боли… и страданий. Это… это ад. Ад на земле. – Слюна брызжет из его обгоревшего рта.

      – Кэйко больше нет, – произносит он тише, его глаза блестят. – Она мертва. И моя мама тоже. И твоя. Мы должны принять это – остались только мы с тобой.

      Я сжимаю в руке чудом уцелевшую книгу и вспоминаю, как папа уходил на войну: внешне он казался спокойным, но в его взгляде я увидел смирение с неизбежным. Такое же точно смирение теперь в глазах Хиро.

      Я вспоминаю улыбку мамы, когда она собиралась на работу этим утром в магазин Синтэти, и вглядываюсь, ищу его: он должен быть неподалеку. Но на его месте ничего нет, и сердце подсказывает мне, что она не спаслась.

      Я иду к бетонной стене – земля около нее более-менее чистая. Мне бы хоть немного отдохнуть, но спина болит так сильно, что я даже не могу опереться о стену, и к тому же боюсь, что если сяду, подняться у меня уже не будет сил.

      На бетоне под ногами – что-то очень странное: темная тень в форме человека с вытянутыми руками. Забыв о боли в спине, я оглядываюсь и чуть дальше вижу другую фигуру: руки-тени поднимаются к голове. И справа, и слева – всюду что-то такое. Темные силуэты.

      – Что это? – спрашивает Хиро.

      Он напряженно замер и смотрит на меня.

      – Похоже на тени людей, – выдыхаю я. – Как будто их души вжались в землю.

      Меня качает. Я отхожу в сторону. Вспоминаю Кэйко: как она улыбалась, когда мы в последний раз собирали ее в детский сад – их мама уже была на работе; как она с гордостью заявила, что Хиро – ее старший брат, а я – лучший друг старшего брата; я вспоминаю ее смех, когда она повернулась к нам и сказала, что мы идем слишком медленно и слишком много болтаем.

      Как