Последний бумажный журавлик. Кэрри Дрюри

семьях.

      Во рту все пересохло: кажется, будто в горле что-то сжимается. Я бы попил даже из лужи – но луж нет.

      – Пять человек, – говорю. – Ты, я, наши мамы и Кэйко. Больше мы ни о ком не переживаем.

      – Но моя мама, – шепчет он. – Больница Сима… я не думаю, что…

      – Прямо сейчас, – настаиваю, – у нас одна цель – найти Кэйко.

      Мы продираемся сквозь серое облако, и ее образ стоит у меня перед глазами. Я не вижу людей, просящих о помощи, – только круглое лицо Кэйко, ее светящиеся глаза, слышу только ее смех и голос, когда она поет свою любимую песню, пока мы с Хиро пытаемся делать уроки.

      Перед нами вспыхивают огни, пламя поднимается чуть не до небес, мы не можем дальше идти и останавливаемся на перекрестке.

      Хиро падает, прячась от жара за бетонной стеной.

      – Не понимаю, где мы, – произносит он. – Все выглядит одинаково.

      Я сажусь на землю рядом с ним, и Хиро спрашивает:

      – Почему мы живы, а они нет?

      Он смотрит на тела вокруг нас.

      – Почему я так обгорел, а ты нет? Что это было? Откуда столько огня?

      – Бензин? – предполагаю я. – Они могли сбросить на нас бензин и поджечь его.

      – Неужели весь этот огонь от пики[2]? – говорит он. – Вспышка, конечно… Но…

      Боль ползет по телу, перед глазами все кружится. Нет смысла сидеть здесь и обсуждать, что это было, и испытывать вину за то, что нам досталась боль, а не смерть. Огонь распространяется и движется в нашу сторону. Мы выжили тогда, и сейчас надо пошевеливаться.

      Я встаю: книга все еще в левой руке, а правой я поддерживаю Хиро.

      Земля вздрагивает, и я едва удерживаюсь на ногах, когда обваливается остов здания. Мы внезапно оказываемся в потоке жара и дыма, прячемся от него, как можем, кашляем, сплевываем, задыхаемся.

      Пыль оседает во рту. Невозможно даже глотать. И ужасно хочется пить!

      Вдруг я кое-что замечаю и вглядываюсь туда, где за кирпичами и кусками бетона белеет дверной проем – точно надгробие на кладбище города. Поняв, что это, я поворачиваюсь к Хиро и вижу, как он меняется в лице.

      Его взгляд – прежде рассеянный и потерянный, становится сосредоточенным. Хиро моргает, моргает – без остановки:

      – Как мы здесь оказались?

      – Мне жаль, – шепчу я.

      – Но мы ведь шли в детский сад. А не в мамину больницу.

      – Так вышло, Хиро. Пламя сбило нас с пути.

      – Неужели это все, что осталось от больницы? Дверной проем? А где стены? Как они могли просто исчезнуть?

      – Не знаю, друг.

      – Она точно где-то там, – говорит он. – Точно. – Его голос дрожит. – Ей незачем было искать убежище. Он спотыкается о кирпич и еле слышно произносит:

      – Где она?

      Хиро идет вперед, я карабкаюсь за ним.

      Вот уже шаг до него, как вдруг он падает на колени, всматривается в щели среди обломков, ползет дальше, раздвигает кирпичи, выкрикивает ее имя, поворачивается и смотрит на меня:

      – Где она?

      Я кладу ему руку на здоровое

2

Пика – от «пика дон», молния и гром по-японски. После бомбардировки Хиросимы это слово стало обозначать вспышку и грохот взрыва атомной бомбы. – Прим. пер.