Папа. Мозаика прямого набора. Данил Александрович Яловой

сейчас?

      – Да, о ней.

      – Послушай, я знаю многих людей, которые называют себя так или иначе, но при этом совершают поступки, не вписывающиеся в рамки заявленной ими религии. И им это не мешает улыбаться и продолжать в том же духе. Почему ты́ так зациклен?

      – Потому что я не могу выборочно. Если верить, – то всем сердцем, помыслами. А иначе зачем такая вера, когда она никак не сказывается на твоих поступках, мироощущении? Это не вера, это – так, фантик.

      – Сейчас я слышу юношу, который болеет максимализмом. А если без Достоевского? – своими словами. Расскажи.

      – Пусть так. Я знаю, что это – не зрело. Знаю. Но ничего не могу поделать. Всегда так было: всё или ничего. Мне уже тридцать четыре, а я до сих пор не могу научиться брать или делать так, как получится.

      – Не бывает так, чтобы человек верил-верил, и потом – бац: всё! не верю. А именно так я и понимаю из твоих слов. Значит, вера у тебя была изначально показной. Показуха, Данил. Маска. Когда она стала неудобной (я имею ввиду, помешала тебе реализовать себя), ты от неё с лёгкостью отказался. А теперь пытаешься оправдаться перед собой, перед другими. Так?

      – Возможно. Но давай я попробую искренне разобраться в том, что произошло? Какой мне смысл обманывать самого себя? Имя твоё – с одной «и». Помнишь, как часто приходилось объяснять всем, отчего так?

      – Помню.

      – Почему ты бросил своего бога?

      – Я даже помню день и события, этому предшествующие. Не то, чтобы это случилось так, как ты сказал сейчас: раз – и всё. Нет, конечно. И до того дня я задавал себе вопросы, на которые или не находил ответов, или находил те, которые меня не удовлетворяли.

      – Давай о том дне.

      – Это было в мае. Я сидел на холме в Коломенском парке. Знаешь, там такой холмик есть, весь поросший травой. С него открывается хороший вид на реку и набережную.

      – Знаю, я там был.

      – Было что-то около двенадцати дня. Я просидел там целый час, потом спустился в камыши и совершил свой последний в жизни намаз. Вот это и был тот самый день. Я тогда так и понял для себя: этот – последний. При чём, случилось это где-то в середине молитвы. Мало того, что я буквально уже заставлял себя совершать салят, так и последние два ракаата я очень спешил. Сделал её быстро, а когда отпустил таслим, с облегчением свернул коврик и больше его не доставал.

      – Сколько ты оставался примерным правоверным?

      – Около пяти лет.

      – Когда начали точить сомнения?

      – Через год, как я начал понимать религию.

      – Любое начало – начало конца. Ты был готов к этому?

      – Нет! В том-то и дело. Был бы готов с самого начала, не было бы так больно потом.

      – И, тем не менее, ты принял такое решение. Взвешивал?

      – Вряд ли. Просто решился. Можно было бы и дальше продолжать молиться, – тем более, что я жил не один. Но стало мерзко от того, что придётся лицемерить. На следующий же день я снял квартиру и съехал от братьев, с которыми прожил два года. И знаешь, что я сделал первым делом, когда понял, что больше не стану обращаться к