Линия Сатурна. Александр Аде

потерпеть, совсем чуточку, и Ледогоров навсегда исчезнет из ее жизни.

      Только бы дождаться окончания школы!

      Костя возвращается в свою квартиру.

      Открывает мать. Уставляется на сына бешеными заплывшими глазками.

      ‒ Опять с Ленкой шатался? У тебя экзамены на носу, оболтус, а ты о чем думаешь? Жениться собрался? Всю душу повынимал, поганец! Знал бы отец!

      ‒ Он бы меня понял! ‒ в запальчивости кричит Костя.

      ‒ Он просто выпорол бы тебя, паразит!

      Зина срывает с плеча полотенце, намереваясь по привычке огреть сына.

      ‒ Не позволю меня бить! ‒ кричит Костя. ‒ Лупцевала, когда маленький был, а теперь – не позволю!

      ‒ Вот оно как! ‒ подбоченивается мать. ‒ Он не позволит! Вырос, дубина стоеросовая, на мое горе. Хорошо, не видит тебя отец, как бы он расстроился. Он смертью храбрых полег на фронте за то, чтобы у тебя была светлая жизнь, чтобы здесь фашистов не было, а ты…

      Опускается на сундук, плачет. Зине под сорок. На ней безвкусный халат ‒ синий, усыпанный красными розами.

      ‒ Ну ладно, мам… Чего ты?… ‒ Костя неловко обнимает сотрясающиеся толстые плечи.

      Она продолжает сквозь слезы:

      ‒ Тебе три с половиной годика было, когда на отца похоронка пришла… В сорок втором… В похоронке так и написали: «Пал смертью храбрых». Вот какой у тебя отец, ты на него равняться должен… Я одна тебя поднимала, на ноги ставила, кормила-поила… Одна… Того и гляди, фашисты нагрянут, а я с тобой на руках… Одна… А ты так матери отплачиваешь!..

      По ее пухлым щекам текут слезы.

      ‒ Мы же почти нищенствовали. Я билась, как рыба об лед, во всем себе отказывала, чтобы ты ни в чем не нуждался. Вон у соседей, Боровиковских, и холодильник, и этот… телевизор. А у нас – шаром покати.

      ‒ Мамочка, послушай, я после школы поступлю в институт, а по вечерам стану вагоны разгружать. Я здоровый. А всю зарплату ‒ тебе. Обещаю. Мам, ты погляди, какая жизнь начинается! Скоро человечество выйдет в космос!

      Мать улыбается сквозь слезы.

      ‒ Глупыш ты, ‒ она, как недавно Лена, взлохмачивает волосы сына. ‒ И не заметила, как вырос. Про космос говоришь, про ракеты, да так красиво. И уже жениться надумал.

      Костя мучительно краснеет.

      ‒ Еще ничего не известно.

      Зина хохочет. Машет рукой.

      ‒ Ладно уж, кавалер…

      ‒ Мамочка, ‒ Костя обнимает ее, прижимается к материнской щеке, ‒ ты у меня самая замечательная!..

      * * *

      26 сентября 1971-го года.

      Алексей

      Теперь ‒ уже втроем, Алешка, Немая и я ‒ шагаем по усыпанной палыми листьями дорожке, направляясь к отцу.

      Вижу его. И с этого момента во мне как будто отключается способность чему-либо удивляться. Я привыкаю к тому, что со мной происходит.

      Так должно быть.

      Живой и здоровый отец должен сидеть на скамье рядом с черноволосой женщиной, а мы должны подойти к нему и заговорить. Это так естественно.

      Подходим.

      Отец поднимает голову – и краснеет.