Меньше воздуха. Мария Потоцкая

до бани тоже же добраться надо, это и вы спину надорвете, и я. Я вот лопухи сейчас хожу собираю, пока все не досохли еще, помогает к пояснице привязать. Ты бы тоже своего юнца послала, пусть насобирает тебе.

      Баба Тася ничего не ответила, но, видимо, молчаливо согласилась с ней, что мне можно и остаться. Мне было скучно, я как дебил бесцельно шатался по участку, жуя травинки и пугая мотыльков, и когда это стало совсем невыносимо, сел за стол к дедам доедать их закуску. Мне думалось поболтать с ними, но я остался незаметной тенью, дед даже не посмотрел в мою сторону.

      Он сидел молча, лупал пьяными глазами сквозь своего собеседника, будто ошалевший кот. Я съел все оливки и соленые огурцы со стола, и уже думал пойти гулять дальше по участку, как он наконец заговорил со мной.

      – О твоей матери, о Тамаре, – его язык с трудом продирался через слова. Эта тема меня испугала, я так и замер со стаканом компота в руках.

      – Мне жаль, что ты потерял ее.

      – Тяжело мальчику, но у каждого своя трагедия, – довольно живо для остекленелого деда сказал Михаил Львович.

      – И мне жаль, – наконец сказал я. Это же была не только моя мама, но и твоя дочь, хотелось добавить мне, но язык не поворачивался. За бабой Тасей родительское право я признавал, но отдавать свою маму кому-то еще я не собирался, по рассказам дед почти с ними не жил, вряд ли он мог знать, какая она была по-настоящему. Может быть, я перенял это ощущение от него, поэтому злился на него еще до его возвращения.

      – В твоем возрасте она была мало похожа на тебя. Тома была активной, заводилой, так можно сказать. Хотя, возможно, бунтовать ты научился от нее. Кровь – не вода.

      Я тогда не думал, что я бунтую, и о нашей похожести ни разу не размышлял. Хорошо бы, если бы я вырос в нее, потому что мама была чудесной, но я особенно никогда не надеялся на это.

      – Водки налей юнцу, Миш.

      Лицо Михаила Львовича стало хитрым, он подмигнул мне, будто думал, что я только и жду, когда меня пригласят к условно-взрослым развлечениям. Он наполнил рюмку до половины, потом снова с озорством взглянул на меня и долил остальное. К водке я не притронулся.

      – Вроде спортсменка, в дисциплине ее держали, а проблем с ней было выше крыши, – дед посмотрел на меня, будто бы я должен понять его и посочувствовать. Если он собирался исповедаться мне в том, что мало уделял маме внимания или поступал как-то не так с ее воспитанием, я не собирался потакать ему и облегчать вину.

      – Тебе ли не знать.

      Дед скривился, а Михаил Львович глуповато стал оглядываться по сторонам, видимо привлекая к себе его внимание.

      – Это что, соловей уже поет? Прислушайтесь. Я думал, они только с рассветом просыпаются, во дела.

      – Птицы по ночам петь не должны, – авторитетно сказал дед, не сводя взгляд с меня. – С характером была наша Тома, делала что хотела, никого не слушала. Я, видно, мягок с ней был, нужно было ее закидоны на корню пресекать.

      А я вот сейчас слушать его не хотел и оказался полностью солидарным