Mix fight поэзии. Оганес Григорьевич Мартиросян

низами.

      Здесь сошло мое детство на нет.

      Просто мать провожала учиться,

      взяв за руку. Не слыша ответ,

      до сих пор мое сердце стучится.

      Кофе, ночь, сигареты, один.

      Сердце вздрагивает, Наговицын.

      Закурив, опускался Вадим

      на бревно, подстелив рукавицы.

      Над Марленом стебался Санек,

      запускал в него скатанной глиной.

      – Зае..ал. Слушай, ара, где длинный,

      почему не приехал? – Не смог.

      Эти дни моросят, моросят.

      В небесах – путеводные пятки:

      боги имени Мартиросян

      убегают назад, без оглядки.

      Завтра с батей машину купить

      отправляемся. Думайте сами,

      умереть еще можно, а жить…

      Небеса да пребудут меж нами.

      На лавочках возле аллеи,

      восторженные, разговор

      плели о высоком, алея,

      а Леха пил "Хольстен", мажор.

      Медведев, Морозов и Котов.

      Июль, хотя кажется – май.

      На стеклах автобусов кто-то

      словечко рисует "прощай".

      А все начиналось невинно,

      когда – до упаду, до слез –

      веселое имя Марина,

      подшитое к сердцу, понес.

      Зимой, не пытаясь согреться,

      сквозь трубку, ломая виски,

      увы, предложение сердца

      не делают вместо руки.

      Теперь, Достоевский-острожник,

      хлеставшая из облаков,

      взирает на мир осторожно

      застывшая лужами кровь.

      …Сурового горла таможня

      комок не пропустит: любовь.

      Давай, Игорек, на дорогу

      накатим еще по одной.

      Любовь умерла понемногу,

      забрав меня вместе с собой.

      На лавочках возле аллеи,

      восторженные, разговор

      плели о высоком, алея,

      и боль не прошла до сих пор.

      * * *

      Всю жизнь – протянутый рукой,

      в седьмом году приехав в Питер

      в конце июня (день-деньской

      хуярил дождь, добавит Витя),

      забыл, обросший бородой

      вполне и сумеречным бредом,

      про наш торговый городок,

      где я любви был трижды предан.

      В кафе сидели. Комаров

      курил, задумавшись. Пунктиры

      брели с небес в свои квартиры.

      И я молчал среди голов

      и "Невским" запивал семь слов:

      …Я горлом хлынувшая кровь

      Белинским проклятого мира…

      * * *

      Развесил чеснок в гараже

      под песнь убиенного "Кольщик".

      Уехала на ПМЖ

      ты в Питер, уж год тому, больше.

      Идешь в одиночестве, в

      себе, закурив, если плохо,

      все думаешь, что в голове

      старуха присела поохать:

      "Уйдет, отдохнув, и в толпе

      исчезнет…" А полночь проснется –

      на белом твоем потолке

      ребенок родится от солнца.

      Знакомая, просто одна

      из тысяч и тысяч опрятно

      одетых, от самого дна

      любви