Чёрный лёд, белые лилии. Ольга Романовна Моисеева

упрямая ты моя, ― он потрепал её по волосам и помешал макароны. ― Это даже и не патриотично, хоть я и боюсь за тебя. Только знай: там всё не так, как ты думаешь. Как все здесь думают.

      – А как? ― спросила Мия, вдруг притихнув. Комната снова погрузилась в тишину. На этот раз ― в мягкую. И он постарался подобрать такие же слова ― мягкие. Он никогда не умел.

      – Там уже ничего не понятно. День, ночь, снаряды, земля и небо ― всё в какой-то каше. Ты думаешь, что сражаешься с врагами, ― Антон улыбнулся, ― но сражаешься только со смертью.

      Вокруг тысячи людей, но ты всегда один. Потому что человек всегда одинок перед собственной смертью.

      Только им этого не понять. Они думают: они самые умные. Думают, что знают. А потом посмотрят на него полными слез глазами: как же так, товарищ старший лейтенант? Почему я умираю, товарищ старший лейтенант? Я ведь умею играть на пианино, и я лучше всех всё знаю. Почему вы не объяснили мне, что и как?

      Антон поставил на стол кастрюлю и дал Мие ложку: тарелок всё равно не было. Но она вдруг вышла в коридор и вернулась обратно с сумкой. Порывшись, она достала какие-то тетрадки.

      – Недавно побывала в нашем интернате, ― улыбнулась Мия. ― Встретилась с преподавателями, поболтала. Петра Денисовича убили, представляешь? Как я расстроилась! Вот, смотри, забрала кое-какие наши старые вещи.

      Она протянула ему тетради. Он не узнал их, открыл, прочитал на обложке надпись, выведенную второпях неровным почерком: «Калужный А. 10А класс, алгебра». Тройки, четвёрки, даже двойки. Он никогда не блистал способностями к учёбе и усидчивостью, в отличие от сестры и от брата.

      Антон положил тетради на стол. Мия уставилась на него.

      – Ну, что ты ещё хочешь сказать? ― он закатил глаза. ― Я знаю тебя все твои двадцать лет, так что не томи давай.

      Мия быстро залезла в свою необъятную сумку и вынула оттуда белый конверт. У него кольнуло сердце. Что в нём ― Антон не знал. Просто чувствовал.

      – Нашла в твоем дневнике за одиннадцатый класс и решила, что ты, может быть, захочешь забрать, не знаю… Такое время сейчас, может быть, ты хотел бы иметь какую-то память… Извини, если ошиблась, ― проговорила она и протянула ему конверт.

      – Открой.

      Мия вздохнула. Открыла.

      С чёрно-белой фотографии на Антона взглянула она.

      Светлые волосы завитками, обрамляющие лицо, и улыбка, обнажавшая широкую ещё щель между передними зубами. Только её, особенная, улыбка. Она всегда улыбалась ему вот так.

      – Убери. Убери, мне не нужно.

      Он почти вбежал в приёмную попечительского дома святой Анны. Христин улыбнулась ему навстречу своей неизменной открытой улыбкой, обнажавшей её белые, совсем чуть-чуть неровные, зубы.

      – Наконец-то! Я тебя вторую неделю жду. Думала, что ты сбежал, ― прошептала она, сжимая его руку и смеясь.

      Сердце билось как сумасшедшее.

      – Ну, куда я от тебя убегу?.. ― улыбнулся Антон, целуя её пальцы. ― Я так соскучился.

      – И я, ― она засмеялась, совсем тихо, и тут же зажала рот ладонью. ― Тш, миссис Минчин услышит.