Семейная тайна. Т. Дж. Браун

пустышку.

      Тем не менее Пруденс улыбнулась в ответ. Не ее дело судить людей. Особенно теперь.

      – Это никуда не годится. – Виктория повернулась к ней. – Ты не можешь здесь оставаться. Тут даже скотину нельзя держать, не то что мою сестру.

      Пруденс заметила через ее плечо, как поморщилась Элейн. Та не осмеливалась согласиться и тем оскорбить хозяйку дома, да и что могла сделать Виктория?

      Пруденс потрепала Викторию по плечу:

      – Отличное временное пристанище. Это же не навсегда. К тому же я вряд ли буду проводить здесь много времени.

      – Это верно, – согласилась Элейн. – Большую часть дня она будет с тобой и Ровеной. Мамина камеристка так занята, что почти не появляется в своей комнате.

      Виктория прищурилась и мрачно зыркнула на кузину. Элейн не обратила на нее внимания и прошлась по комнате, как будто видела ее впервые в жизни. «А почему бы и нет», – внутренне усмехнулась Пруденс. Элейн остановилась перед туалетным столиком.

      – Это твоя мать? – спросила она, рассматривая фотографию и озадаченно хмурясь. – Она очень красивая.

      – Да, это она, спасибо. Мама умерла несколько лет назад.

      – О, мне очень жаль. – Элейн поставила снимок на место.

      Что-то неуловимое в ее тоне навело Пруденс на мысль, что Элейн прекрасно знала, чья это фотография.

      – Нам пора. – Кузина обернулась к Виктории. – Пора переодеться к обеду, да и мама будет в ярости, если узнает, что мы сюда заходили.

      У Виктории задрожали губы, но Пруденс легонько подтолкнула ее к выходу.

      – Ступай. Я переоденусь, умоюсь и спущусь к вам.

      – Обещаешь?

      – Обещаю. Только объясни, как добраться до твоей комнаты.

      Когда девушки ушли, Пруденс быстро переоделась и причесалась. Все, что угодно, лишь бы не думать об одиночестве. Она не знала судьбы страшнее, чем оказаться одной в целом мире. Пруденс не чувствовала себя потерянной после смерти матери, потому что ее окружала семья; пусть в их жилах текла другая кровь, она знала, что всегда может на нее положиться. Теперь, когда не стало сэра Филипа, у нее остались только Виктория и Ровена. Виктория была почти ребенок и мучилась приступами, а Ровена отличалась непостоянством и нерешительностью. Опереться на Ровену мог разве что глупец, и Пруденс, осознав эту правду, испытала легкий озноб.

      Но разве у нее был выбор?

      Отогнав тревожные думы, она взглянула на материнское фото и после – на свое отражение в зеркале. В ней было мало сходства с милой миниатюрной женщиной на снимке. У матери, как она помнила, были светло-каштановые волосы и небесно-голубые глаза, тогда как локоны Пруденс отливали красным деревом, а глаза были зелеными, как трава. Нос, подбородок и скулы были тонко заострены и разительно отличались от круглого и славного лица мамы.

      Оглядевшись, Пруденс вдруг поняла, что мать могла остаться в этих холодных казематах. Могла работать под командованием миссис Харпер, сновать по служебной лестнице и мечтать о дне, когда покинет Саммерсет.

      Конечно же, мать знала и графа, и сэра Филипа,