Семейная тайна. Т. Дж. Браун

по центру купола лился солнечный свет, плясавший и отражавшийся от мраморных колонн. Верхняя часть стен была расписана огромными фресками, где над жестокими батальными сценами безмятежно парили ангелы.

      – Мама отдыхает, но обещала выйти к обеду. Ты, как всегда, будешь в Розовой комнате? Я перебралась в Покои принцессы, это рядом с вами.

      Виктория не прерывала болтовню кузины. Долгое путешествие, приступ и тревога о Пруденс вымотали ее. Она почти не вслушивалась, пока не прозвучало имя Пруденс.

      – Прошу прощения?

      – Я говорила, пусть камеристка приготовит ванну перед обедом. Это же та самая девушка, Пруденс? Которая жила с вами? Я не знала, что она твоя камеристка.

      Виктория застыла под натиском любопытства Элейн. У Виктории не было желания говорить об этом, но Элейн ждала ответа.

      – Она не камеристка. Просто временно помогает нам.

      – Но кто же она тогда, если не камеристка?

      Виктории не хотелось объяснять.

      – Ты только посмотри! У вас электричество? – Она указала на ряд ламп вдоль парадной лестницы в конце зала.

      – Ну да. – Внезапная перемена темы сбила Элейн с толку. – Прошлым летом папа распорядился провести освещение на нижних этажах. В верхних комнатах его еще нет.

      Девушки поднялись по лестнице, свернули налево, оставив позади гостевые комнаты, которые выходили в галерею над Главным залом, и направились в южное крыло, где располагались семейные покои. В конце коридора висел огромный портрет их деда, восьмого герцога Саммерсета. Невидимая аура, исходившая от полотна, создавала зловещую атмосферу. При виде его Виктория споткнулась и по ее телу пробежала дрожь. Элейн задержалась и заметила, на что смотрит ее кузина.

      – Ах да. Отец велел перенести портрет из столовой. Сказал, что у него от одного взгляда на эту картину случается несварение.

      Виктория недоверчиво распахнула глаза, и Элейн закивала:

      – Когда я жалуюсь матери на строгость отца, она всегда говорит, что надо быть благодарной. Отец в тысячу раз лучше старого герцога.

      – Жуть какая, – пробормотала Виктория, чем вызвала смех кузины.

      Виктория говорила не о дядиных навыках воспитания, а о самом портрете. Как у большинства Бакстонов, у герцога были густые темные волосы, волевой подбородок и зеленые глаза. Но если у всех ныне здравствующих родственников глаза постоянно, как океан, меняли цвет, то художник запечатлел взгляд герцога таким, каким его запомнила Виктория. Неподвижный, как у ящерицы, без малейшего намека на чувства.

      – Я видела деда всего несколько раз, в раннем детстве, и плохо его помню. Мне кажется, или он действительно был таким страшным?

      Элейн придвинулась ближе и прошептала на ухо:

      – Хуже. Когда он совсем ослаб, мама водила меня к нему. Забавно, что она не доверяла это ни няне, ни гувернантке. Она всегда делала это сама и ни на шаг не отходила. Деду не было до нас дела, как и нам до него, но мать хотела исполнить долг. И она, по-моему, никогда не навещала его в одиночку, что странно,