Пламя любви. Барбара Картленд

было неведомо. Своими усилиями она лишь задушила в муже первые робкие ростки нежности.

      Будучи проницательна, она поняла, что произошло, – и принялась мстить мужу за свою неудачу, мстить изощренно и жестоко.

      Через год после брака Мейвис разродилась мертвым ребенком. Она долго болела, и врачи объявили, что детей у нее больше не будет. Тогда-то она и начала бичевать своего мужа за недостаток любви, которой так жаждала – и которая, как считала она, полагалась ей по праву.

      Она объявила: по ее твердому убеждению, в глазах Церкви брак необходим лишь для произведения на свет детей. Ей Бог в этом благословении отказал, значит, они с мужем должны вместе трудиться на благо Церкви, должны жить вместе, как муж и жена, однако отказаться от физической близости, от единения тел.

      Навязать безбрачие здоровому мужчине двадцати пяти лет от роду – поистине чудовищная жестокость. А ведь Стенли Гантер был силен, крепок телом, самой природой создан для того, чтобы стать хорошим мужем и отцом, чтобы прожить жизнь в любви и семейном счастье!

      Безупречно порядочный и мягкий по характеру, он не мог ни навязывать себя жене, ни обойтись с ней так, как она того заслуживала. Он подчинился ее решению – и медленно, исподволь, ненормальность их семейной жизни начала сказываться на нем.

      Что-то как бы иссохло и умерло в молодом священнике; все чаще те, кто обращался к нему в трудную минуту, не встречали в нем ни сочувствия, ни даже понимания.

      Проповеди его сделались монотонны и тусклы, плечи согнулись, словно под невидимым бременем. Задолго до срока он превратился в старика – безразличного ко всему, бредущего по жизни как автомат, почти отгородившегося от людей и едва ли сознающего, чего он себя лишает. От Стенли Гантера, каким он был когда-то, осталась лишь бледная тень.

      Ничто его не интересовало, все вокруг казалось серым и нудным – плоским, как равнины, среди которых он живет, неизменным, как поля и неспешные воды мутной реки.

      Только одна цель, один рубеж остался у него в жизни – смерть. А между смертью и днем сегодняшним тянулись серые дни, серые часы, в которых ему составляли компанию лишь его собственные серые мысли.

      Но сейчас, глядя Моне в лицо, он вдруг почувствовал: что-то в нем всколыхнулось.

      Он всегда считал, что красивее женщины не встречал, но сейчас ее нежное овальное личико освещалось какой-то новой, одухотворенной красотой, словно прелестные черты его стали прозрачными и сквозь них просвечивало неугасимое, бьющее ключом пламя жизни.

      – Как я рад, что вы вернулись!

      Эти простые слова он произнес так, как иззябший путник протягивает руки к огню.

      – Спасибо за добрые слова, – ответила Мона. – Я сомневалась, что меня здесь встретят радостно.

      – Почему же? – ответил он. – Без вас здесь было тоскливо. Некоторые очень скучали – например, ваша матушка: она считала дни до вашего возвращения.

      – Бедная мамочка! Пожалуйста, не упрекайте меня, – мне и так перед ней стыдно.