Огонь и сера. Линкольн Чайлд

бокал, Катфорт заметался по комнате. Покойная мать подарила ему распятие, но он хранил его больше как память. Месяц назад оно лежало… Где оно лежало месяц назад? Катфорт метнулся в спальню, к гардеробу, там рывком открыл комод и принялся шарить в ящике. На пол дождем посыпались запонки, пуговицы, заколки для галстука и монетки.

      Распятия нет. Где же оно?!

      В остальных ящиках находилось все, что угодно: часы, ювелирные изделия, золото… только не крест. Катфорт всхлипнул, готовый заплакать, и…

      «Вот оно!» Он сгреб распятие в охапку, облегченно рыдая. Перекрестился.

      Пчелы, что ползали по коже, словно бы оживились, и теперь они жалили – в кожу впивались миллиарды маленьких жал.

      – Прочь! Убирайся! – всхлипывал Катфорт. – Отче наш, сущий на небесах… Господи, как же там дальше?

      Распятие в руках нагревалось. В ушах зазвенело, горло будто набили пеплом – горячий воздух не желал проходить в легкие.

      «Я иду к тебе».

      Катфорт закружился, заслоняясь распятием, будто щитом. Руки дрожали.

      – Изыди, Сатана! – завопил он.

      Распятие нагрелось так, что обжигало пальцы. Нагрелась даже пижама. Брови и волоски на руках стали сворачиваться.

      – Про-очь!

      Вскрикнув, Катфорт выронил крест и с ужасом увидел, как ковер под ним задымился. Катфорт впился пальцами в горло, пытаясь пропихнуть в себя хоть глоток воздуха.

      Бежать. Найти святое место: церковь, часовню, да что угодно – может, там он спасется.

      Не успел Катфорт добежать до двери, как в нее постучали.

      Застыв на месте, он не знал, радоваться или кричать от страха. Кто мог прийти?

      Вдруг его осенило: пожар! Ну конечно, сигнализация вышла из строя, и теперь пожарные эвакуируют жильцов.

      – Я здесь! – Катфорт зарыдал одновременно от боли и облегчения. – Я здесь!

      Он схватился за ручку, и тут же руку пронзила боль.

      – Твою мать!

      Раскрыв ладонь, Катфорт не поверил глазам: плоть обуглилась, треснула, и по запястью потекла сукровица. На раскаленной докрасна круглой ручке, будто на сковородке, шипел и шкворчал кусок его собственной кожи.

      Вновь постучали, медленно и настойчиво, – так звонит колокол на похоронах.

      – Помогите! – закричал Катфорт. – Здесь пожар! Пожа-ар!

      Внезапно ему показалось, будто с него живьем сдирают кожу, а в животе невидимая рука выворачивает кишки. Катфорт на неверных ногах попятился от двери, потому что за ней стоял Он. И снова – чудовищная боль, раздирающая внутренности. Катфорт завопил, согнулся пополам, обхватив живот. Шатаясь, он вернулся в спальню, пронзаемый иглами боли, ничего не видя из-за красной поволоки. Вновь стало расти давление, и боль вернулась. Терпеть уже не было сил. Послышался звук, как будто на огне зашипела яичница, и давление вдруг исчезло, а по лицу потекло что-то горячее.

      Катфорт упал. Крича, он извивался на полу, оставляя ногами на ковре безумный рисунок глубоких борозд, а руки срывали пижаму, потом добрались до волос на теле, пытаясь содрать кожу, которая жгла, жгла невыносимо…

      «Я пришел,